Случайная знакомая
Шрифт:
— Вы путаете, — сказала она Иштвану. — В прошлом году роль Гамлета сыграл артист Самойлов, и в другом театре. А Григорий Витольдович тоже играл Гамлета, но только давно. Двадцать лет назад.
— Простите, — сказал Иштван, — я плохо читаю по-русски и мог спутать.
Неловкое положение продолжалось, однако недолго. Марийка мило пришла на помощь заслуженному деятелю искусств и сказала:
— Григорий Витольдович любит не только драматургию Шекспира, но и драматургию Маяковского.
— Правильно… Теперь уже я не ошибусь, — сказал Иштван и, повернувшись
За столом опять воцарилось молчание. И Марийке снова пришлось взять слово.
— «Клопа» и «Баню», — сказала она, — поставили режиссеры Петров и Плучек. А Григорий Витольдович тоже ставил «Баню», но только давно.
— Правильно, — с огорчением подтвердил Григорий Витольдович, — все это было, к сожалению, давно, а сейчас я уже не выступаю ни в пьесах Шекспира, ни в пьесах Маяковского.
— Врачи? Больное сердце? — сочувственно спросил Шандор.
Чтобы не углубляться в неприятный для него разговор, Григорий Витольдович хотел было утвердительно кивнуть головой: мол, ничего не поделаешь — стенокардия.
Но экспансивная Марийка предупредила его.
— Ой, что вы! — сказала она режиссеру Шандору. — Сердце у Григория Витольдовича в полном порядке. Вы разве не знаете? Григорий Витольдович — непременный участник всех теннисных соревнований Дома искусств.
Григорий Витольдович подозрительно покосился в сторону девушки в голубом. Откуда она так хорошо осведомлена о всех его делах — и творческих и теннисных? Неужели Марийка выписывает из Москвы в Будапешт и «Советскую культуру» и «Советский спорт»? «Ну и ну!» — подумал Григорий Витольдович и сказал:
— Я не выступаю на сцене потому, что мне трудно быть одновременно и актером и режиссером.
— Понятно, — сказал Шандор. — Вы сейчас только ставите пьесы?
— Не угадали, — ответил Григорий Витольдович и пояснил: — Пьесы в нашем театре ставят обычные режиссеры, а я главный. Понятно?
— Не совсем.
— Главный руководит обычными режиссерами, поправляет их ошибки, — сказал Григорий Витольдович и добавил: — На большую самостоятельную работу у главного режиссера попросту не хватает времени.
— Куда же оно уходит?
— На хлопоты. С утра до вечера я в бегах. Днем в Доме актера, вечером в Доме искусств. И всюду заседания, совещания.
— Вам, наверно, очень скучно? — с сочувствием спросил Шандор.
— Зато почетно, — ответила Марийка. — Вот только на днях Григорий Витольдович приветствовал по поручению Дома искусств конференцию юных филателистов.
— Кого, кого?
— Вы разве не читали? Григорий Витольдович владеет сейчас одной из лучших коллекций почтовых марок.
Григорий Витольдович попробовал улыбнуться, но эта улыбка не доставила ему удовольствия. «Ну, это слишком! — подумал он. — Несносная девчонка, как видно, выписывает не только «Советский спорт», но и «Пионерскую правду».
Марийка уже не казалась Григорию Витольдовичу такой милой и очаровательной, как прежде. Наоборот, он раза два назвал уже ее про себя и бабой-ягой и ведьмой.
— Люди они хоть и малоталантливые, но зато осторожные, не подведут.
Сам же Григорий Витольдович занимался главным образом представительством. Он был членом трех каких-то комиссий и четырех каких-то правлений. В этих комиссиях рядом с Григорием Витольдовичем можно было увидеть кинорежиссера, который уже лет десять не ставил фильмов, архитектора, забывшего, когда он в последний раз подходил к чертежной доске, доктора наук, прекрасно говорящего о науке и ничего ей, к сожалению, не дающего.
Вместо того чтобы выступать в новых ролях, ставить новые спектакли, снимать фильмы, писать книги, эти люди занимались главным образом «взаимным ласкательством».
— Дорогой и высокочтимый…
Григорию Витольдовичу взять бы и поблагодарить Марийку за откровенный разговор, за то, что она бросила камень в стоячую воду и заставила главного режиссера задуматься над тем, над чем он разучился думать. А главный сидел и злился.
Оба соседа — и Шандор и Иштван — давно поняли, что гостю неловко продолжать разговор о своем театре, что гость с удовольствием возобновил бы беседу о Большом театре или Большом зале консерватории… Но что делать? Их молодая соседка никак не шла навстречу этим желаниям. Она мило улыбалась и продолжала задавать свои сто тысяч «почему?».
— Почему ваш театр скупо выдвигает молодых актеров? Почему вы мало ставите современных пьес?..
И только когда часы стали бить двенадцать, Марийка спохватилась и сказала:
— Мне пора. До свидания!
Григорий Витольдович тоже поднялся. Ох, с каким удовольствием он высказал бы сейчас все, что думал об этой несносной девчонке! Но девчонка была хоть и Маша, да не наша. И Григорий Витольдович должен был не отчитывать ее, а галантно проводить до дома. На вешалке заслуженный деятель состроил на своем лице нечто вроде улыбки и спросил Марийку:
— Где вы научились так прекрасно говорить по-русски?
— Как где? В Москве.
— Вы давно оттуда?
— В одно время с вами. Неужто не узнаете? Мы же всю дорогу ехали вместе в одном поезде. Вы в международном вагоне, а я в купированном.
— Как, значит, вы не переводчица, не жена товарища Шандора?
— С чего вы взяли? Я артистка вашего театра.
— Моего?..
На лице Григория Витольдовича улыбки как не бывало. Он побагровел и спросил:
— Так какого черта вы донимали меня своими дурацкими вопросами? Заставляли краснеть перед коллегами? Неужели вы не могли поговорить со мной дома, в Москве?