Случайный спутник
Шрифт:
— Ростовщик, — произнес Тревор, и она кивнула, не в силах оторвать от него глаз.
В момент своей гибели это был человек умеренного сложения, приблизительно сорока с небольшим лет. Кожа его задубилась и ссохлась, как пергамент, так что черты лица вполне сохранились, и по ним можно было прочесть характер, опасливый, осторожный, даже трусливый. Лоб его был высок, не слегка крючковат, рот и щеки сокрыты черной, курчавой легкой проседью бородой. Довольно длинная, дюймов в семь борода прядями ложилась на грудь, волосы, тоже тронутые сединой, доставали до плеч. Глаза, встретившие взгляд Марты сейчас исчезали, буквально испарялись, превращаясь в две печальные черные дыры. Он был одет так, как одевались торговцы тех времен: в кафтан и панталоны до колен из грубой темно-коричневой шерсти, под кафтаном — черный жилет, длинные черные шерстяные чулки. На одной ноге еще
Глава 18
От мыслей об изощренной мести принца Марту отвлекло еще одно обстоятельство. Нигде: ни на теле Якова, ни на его одежде, ни даже на светлых оборках рубахи — не было старых пятен крови.
— Что они с ним сделали? — пробормотала она.
— Что?.. А! — Тревор встал на колени и перевернул тело. На затылке ясно виднелась глубокая вмятина размером с раздавленное яйцо. Они помолчали, и Тревор снова перевернул тело лицом вверх.
— Он должен быть в специальном кармане, — проговорил Тревор, — или в мешочке на шее. — И Марта снова подумала, что он знает о таких вещах не меньше ее, а может, и больше. — Ну, давай попробуем. — Он осторожно просунул пальцы под воротник Якова. Марту покоробило, но она переборола себя: уж слишком давно то, что лежало на полу, перестало быть человеком. Но все-таки это зрелище — обыск покойника — неприятно накладывалось на воодушевление удачи, и ей стало не по себе.
— Вот он, — почти сразу сказал Тревор, тихонько, но неумолимо вытягивая тесемку. Тут борода Якова шевельнулась, как живая, указывая, что предмет на конце тесемки пополз вверх, потом он зацепился за что-то, и Тревору пришлось расстегнуть жилет и засунуть руку под рубаху, чтобы освободить его. Борода на мгновение приподнялась, и Марта увидела ворот полотняной рубахи, окольцовывавший сухую, бесплотную шею. — Вот, — он потянул вверх и в сторону и вытащил из-под воротника маленький темный мешочек — кажется, кожаный, затянутый шнурком. Марта ждала, что он снимет тесемку с шеи, но Тревор осторожно положил его на грудь Якова, прямо на пряди бороды, и мешочек улегся там, подобно кулону на цепочке. И, спрашивая себя, почему он это сделал, Марта заметила вдруг, слегка удивившись, что его трясет, как в лихорадке.
— Ты — Тревор отстранился и встал на ноги, отдавая ей, как и раньше, право первенства.
— Нет, ты, — мотнула головой Марта. Тогда он снова опустился на колени и склонился над телом. Движения его внезапно стали порывистыми — он еле сдерживал нетерпение. Когда попытка расширить отверстие мешочка не удалась, он яростно рванул шнур. Но усилия были излишни — старая кожа под пальцами расползлась, открыв небольшое нечто, завернутое в кусочек ткани, шелка или полотна — не понять. И чуть только Тревор коснулся ее пальцем, ткань рассыпалась в прах… Тут Тревор вновь поднялся с колен. В молчании смотрели они на камень. Драгоценность, и впрямь нетленная, как говаривал мистер Брезертон, лежала на останках бренной плоти Якова, на прядях его волос. Это был кабошон приблизительно в дюйм длиной, формой очень похожий на огромную каплю крови, полированный, абсолютно симметричный в своем нагом совершенстве, нагом, ибо лишен оправы. Он лежал, сияя и посверкивая, как бы празднуя освобождение из долгой тьмы, и был какого-то трудно определимого оттенка густого светло-вишневого, местами сливово-красного, мягкого тона, но яркий. Свет пульсировал в нем, и казалось, что он дышит. Его маленькое и словно живое тельце хранило в себе пучину огня, в которой можно было утонуть с головой, и светилась в его глубине, как удачно заметил 250 лет назад Джон Харрингтон, слеза, причем не радужным блеском алмаза, а розовым, ярким блеском, много светлее цвета самого камня. Это был не просто рубин редкой красоты. Это было нечто завораживающее, единой венное в своем роде чудо, которое просто не с чем сравнить, потому что нет ему в мире никакого подобия.
— Значит, де Маньи не успел его снять, — подумала вслух Марта.
— Что? А, да, — и Тревор заговорил быстро и нетерпеливо. Поначалу она ни слова не поняла, но звук его голоса заставили включиться.
— Как мы это сделаем? — говорил он, и по сердитой,
— Сделаем — что? — отозвалась Марта устало, и он, теряя терпение, повторил еще раз:
— Как мы поступим с рубином? Он застал ее врасплох.
— Не знаю. Я не думала…
— Не думала?
— Да, как-то не задумывалась, что будет, когда я его наш.
— Ладно, — оборвал ее Тревор. — Зато я задумывался. Уверяю тебя, я все обдумал. Смотри. — Тон его стал резким, командным. — Трудность не в том, чтобы увезти его в Англию или Америку. Ты просто возьмешь его с собой, и все. Никто не узнает. Это пустяки. Трудности, — принялся отбивать ритм указав тельным пальцем, — трудности начнутся тогда, когда мы попытаемся продать его в Америке. То есть когда ты попытаешься, — поправился он.
— Когда я попытаюсь… сделать что? — тупо переспросила она.
— О, Господи! — Такая несообразительность действовали ему на нервы. Конечно, продать его! А что еще ты собиралась с ним сделать? Повесить себе на грудь? Или на стену?
— Не знаю. Ничего я не собиралась, — обиделась она. — Я вообще не готова к… к чему-то такому. Я должна подумать.
— Не надо, — снова перебил он. — Говорю тебе, я уже все обдумал. Слушай. — Он глядел на нее, не отрываясь, словно гипнотизировал. — Ты поживешь здесь еще с неделю. Я как бы случайно встречу тебя где-нибудь и обязательно при свидетелях. Потом мы пойдем погулять. Посетим всех антикваров и блошиный рынок, все лавчонки, где продается старье. Сделаем вид, что ты собираешь красное стекло, все, что похоже на богемское, подвески от старых канделябров и жирондолей, — здесь всюду полно этого барахла. Ты купишь целую кучу всего такого и повезешь в Лондон, а потом и в Америку. В один прекрасный день начнешь мыть и перебирать свои сокровища, а они вечно в пыли, и обратишь внимание на эту стекляшку. Понесешь ее к ювелиру, и когда он определит, что это, я думаю, ты будешь в полной безопасности.
— Но… — начала она, и напрасно: в его механически увереную речь нельзя было втиснуть и слова.
— Под безопасностью я подразумеваю, что никому в голову не придет усомниться в твоих правах на камень. Это историческая ценность, и в обычном случае со стороны Германии могли бы быть претензии. Разговоры о расхищенном национальном достоянии и прочее. Однако, — тон его был одновременно и вкрадчивым, и назидательным, — однако в Германии нет единого правительства, и, черт побери, это удачно! Далее: я буду твоим свидетелем. Я был с тобой, когда ты его покупала. Я удостоверю факт законного приобретения. Поняла? Это будет выглядеть просто как счастливая случайность. Камень неизвестно как исчез и так же, неизвестно как, появился на свет Божий, а главное, в том же самом месте, где исчез. Единство места действия прибавит нашим показаниям убедительности. Так что все складывается превосходно. — Но… — попробовала она еще раз, и снова он не стал ее слушать.
— Знаю-знаю, что ты хочешь сказать. Время. Конечно. Я тоже думал об этом. Разумеется, вернувшись домой, ты очень не скоро обнаружишь этот камешек. Поспешность вызовет подозрения. Полностью с тобой согласен. Из соображений благоразумия придется выждать. Месяцев шесть, может быть, год. Конечно, это будет мучение, но оно того стоит. И чем дольше ты выдержишь, тем труднее им будет что-то доказать. Ну, забросила свои стекляшки и забыла о них. Потом, через год, нашла и стала перебирать — звучит естественно и невинно, верно? Но козырная твоя карта — я. Я буду подкреплять твои показания. Я нужен тебе, дорогая. — Он улыбнулся, и улыбка, подчеркнув его болезненный вид, сделала его похожим на призрака. — Я тебе нужен. Тебе без меня — никак. И как только я удостоверю законность твоего владения камнем, никто не сможет помешать тебе выставить камень на продажу. Тут-то мы и получим свой приз. Ни минутой раньше.
— Мы? — с силой перекрыла она этот словесный поток. — Мы?!
Он помолчал немного, потом непринужденно заговорил: — А почему же не «мы»? — и улыбнулся ей своей мертвой улыбкой. — Вряд ли ты сможешь доказать без меня, без моего свидетельства, что купила его здесь, на блошином рынке. Без меня тебе не поверят. Таким образом, я оказываю тебе довольно значительную услугу. Поэтому, — его правая бровь немного поползла вверх, что совсем недавно тронуло бы ее до слез, — поэтому я заслуживаю кой-чего за труды, не так ли? Работник стоит своей цены. Я мог бы запросить половину того, что ты выручишь, — он сделал паузу, потом с эффектным, решительным жестом заявил: — Но, в конце концов, это не моя, а твоя находка. Буду справедлив. Скажем, треть. Это честно, не так ли? 3начит, треть.