Смех под штыком

Моренец Павел Михайлович

В два дня после освобождения тюрьмы, все группы от Новороссийска до Анапы об’единены были в одну группу «Террор».

Полезли из ущелий, землянок, несчитанные, неведомые, одичавшие местные зеленые. Поверили, наконец, в свои силы, в мощь организации, незнакомому им человеку.

Кравченко был придан вождем Абравского полуострова. Он привел сильное ядро — и оживилось движение.

Но пятьсот заключенных. Ведь это же преступники, ведь среди них были каторжники. Это — ядро?

Но разве уркаганы, скокари, ширмачи пойдут в горы? Ведь там нет кабаков, нет продажных девок. Там сырые ущелья, колючий хмеречь, изнурительная кровавая борьба.

Уголовные

преступники отстали еще в городе. Другие пошли в горы, пытались ввести среди зеленых разбойничьи нравы, но в первые же дни Кравченко собрал секретный совет. Там и Узленко был и все высшие начальники. Решили расстрелять 12 человек. И расстреляли. Группа обновилась. Кто не мог переродиться — скрылся. Кто хотел загладить вину перед обществом — самоотверженно боролся против строя, искалечившего его. А большинство заключенных ведь и не были преступниками, это были смелые, дерзкие, не подчинявшиеся режиму Деникина. И коммунисты среди них были.

Оживился Абравский полуостров, разгорелась борьба с белыми. И в этой борьбе Кравченко проявляет ту же тактику, как и в тюрьме: на себя возлагает главную задачу, на массу — подсобную. В каждой операции он впереди. Его тактика противоположна тактике другого Ильи, возглавившего движение зеленых на Черноморье. Тот на себя специальных задач в бою не берет, тот наблюдает и руководит.

Через четыре дня по освобождении тюрьмы, Кравченко с небольшим отрядом напал на гауптвахту в городе и освободил человек 45 солдат. Четырех офицеров расстреляли, солдаты все пошли в лес.

На следующий вечер налетели на радио-станцию, офицеров перебили, а солдат вместе со станцией отправили в горы.

11 марта — налет на батарею «Канэ», стоявшую на берегу моря, на косе. Сопротивлявшихся артиллеристов перебили, замки от орудий побросали в море, а сдавшихся солдат увели с собой.

На следующий день сдались в группу два взвода солдат вместе со своим офицером. Их приняли.

Носится Кравченко на своем коне вихрем; развеваются по ветру, как крылья демона, черные полы черкески. Силен его авторитет среди зеленых. Но близость к Новороссийску, шатание между зелеными провокаторов лихорадило группу. Командиры ссорились. Какой-то захудалый командиришка группы в 25 бойцов, за всю гражданскую войну ничем не проявивший себя, кроме лихих полубандитских налетов, претендовал на главенство. Иные местные зеленые недовольны были, что в их краях хозяйничают пришлые, что им не дают покоя, ставят их в строй. И поползла клевета брюхом: Кравченко — грабитель, Кравченко — уголовный. Пускались в ход те же обвинения, те же средства борьбы, как и против другого Ильи.

В Абрау-Дюрсо был выслан 13-й офицерский стрелковый полк. Его встретили зеленые между Федотовкой и Глебовной, устроив засаду в триста человек. Бой продолжался 4 часа, офицерский полк был разбит и разбежался. Зеленым достались 2 пулемета, «Максим» и «Люис», 6 подвод обмундирования и снаряжения и 8 лошадей. Захватили трех офицеров, в их числе полковника, всех расстреляли; сдалось 30 солдат — приняли.

Это было 15 марта, когда ставка Деникина переехала в Новороссийск.

После этого здесь начались ежедневные бои. Отряды Кравченко расположились полукругом на Абравском полуострове. Днем белые теснили их — ночью зеленые снова подходили к городу.

Подготовка к бою за Геленджик.

Под Геленджиком же, белые, узнав о замыслах зеленых, выслали к ним трех представителей: старосту, уже ходившего на переговоры с зелеными осенью под Адербиевку, интеллигента — эс-эра и какого-то

мужика. Перехватили их зеленые на фронте и с завязанными глазами доставили в Широкую щель, в штаб боевого участка.

Делегаты эти представляли собой мирное, беззащитное население и войска белых. Советовали «по-дружески» не наступать на город: безнадежно это — войск белых 5000, прекрасная техника, несколько боевых судов в заливе. Уверяли, что этот бой погубит зеленых, причинит страдания мирному населению и вызовет взрыв репрессий и активности белых.

Илья приказал засадить их под арест до окончания боя за Геленджик.

13 марта на Михайловский перевал приехали на своем автомобиле командарм Рязанский и председатель реввоенсовета Норкин… «для личного руководства боем». Рязанский предупредил Илью по телефону, что он прибудет на фронт. Тот приготовил для встречи в Широкой щели резервные части.

Под’ехал Рязанский по шоссе до входа в ущелье — машина не могла пройти через речку, игриво несколько раз перебегавшую дорогу. Что делать? Скандал: командарм — на костылях, итти не может. Подвернулась повозка на быках — перевезли его. Величественное зрелище получилось. Как король Черногорский на быках отступал из родной страны. Выехала повозка на широкий плацдарм. Зеленые в английском стройными рядами стоят, замерли. Вызвал Илья двух зеленых — подскочили они к бычьей повозке, высадили командарма под руки, как старца. Тот речь двинул, хорошую, остроумную. Тут и узнали зеленые, что Колчак божиею милостию помре: сибирские партизаны захватили его и «в расход пустили». Очередь за Деникиным.

Уехал Рязанский, а под вечер Илья поскакал на Михайловский перевал.

Приехал. Познакомился с Норкиным, человеком в приплюснутом кепи.

Развернул набросанную им наскоро карандашом карту города и окружающих его гор:

— Я могу выделить в бой вместе с прибывшим из Туапсе седьмым батальоном полторы тысячи бойцов — пять батальонов. Начнем наступать с тылу.

— Почему же не с фронта? — удивился Рязанский.

— Отсюда нас противник ждет. Полтора батальона в пятьсот человек с криками ура бросится оттуда на город. Белые поверят, потому что зеленые всегда бьют с тылу, и направят свой удар туда. А мы все-таки главные силы здесь оставим, обождем с полчаса — и навалимся им на плечи. Но до рассвета мы должны подтянуть силы к городу, чтобы парализовать сильную артиллерию белых. Я полагаю, что в течение двух часов город будет взят.

— Если же, — продолжал он, — белые успеют занять позиции и бой затянется, они все-таки будут думать не о разгроме нас, а о том, чтобы вырваться из кольца. Шоссе в их тылу мы забаррикадируем, разберем мосты, чтобы белые ничего не могли увезти с собой. Ведь полтора батальона зеленых не смогут удержать лавину в несколько тысяч отборных бойцов белых.

Рязанский без спора согласился. Предложил Илье написать диспозицию. Но время было вечернее, Рязанский и Норкин располагались спать; Илья вспомнил, что утро вечера мудренее, и тоже стал прилаживаться на полу. Норкин удивленно уставился на него:

— А диспозиция?

— Через два-три часа. Вздремну немного, а то я давно не спал.

— Смотри же: один день до боя остался.

Илья и в самом деле переутомился, бредил ночами. Последние дни, когда положение на фронте стало особенно напряженным, каждую ночь прибегали перепуганные разведчики и будили его, сообщая, что белые перешли в наступление с броневиками и кавалерией. А он уже усвоил манеру презрительно относиться к паническим сведениям и сквозь сон, в бреду, отвечал, точно наяву: