Смех под штыком
Шрифт:
Ушел Узленко, спешит, хочет выручить группы из беды.
Выступила пятая. Тарасов в военном деле разбирается, и ад’ютант его, Горчаков, не простак. Переглянулись, перебросились словами: приказ весь город знает. Тоннельная — за горами. Тарасов отдает другой и уже не письменный, а устный приказ на ухо от командира к командиру:
— Двигаться не на Тоннельную, а на Абрау, Глебовку, Васильевку, Борисовку.
Зелимхан выкатился:
— Как ты смеешь менять
— Пошел к ядреной маме! Я — верховный главнокомандующий, а не ты!
Зелимхан развернул рот — и поплыл уточкой подальше от него. Он уже заболел, у него уже геморрой открылся, он уже сел на линейку в обозе.
На заре налетели на Абрау. Разоружили гарнизон в 75 казаков. Сзывают митинг. Сбежались батраки Абраусского имения. Радость захлестнула всех:
«На город идут! Пришло долгожданное! Еще несколько часов — и мы будем вольными, счастливыми. Так скорей же!»
Присоединяются толпами. Оружие достанут у врага. Они верят в победу, в разум зеленых.
Прошли Глебовку, Васильевку — местные зеленые примкнули. Отряд вырос до 400 бойцов. Подходят к Борисовке. Уперлись в тупик… Их ждут белые…
Зеленые послали делегацию с требованием сдаться. Белые в ответ одного делегата расстреляли, а другой убежал.
Зеленые в недоумении: почему белые выступили встречать их? Страшное подозрение пронеслось по толпам: «Проданы!» Жуть охватила: «Не в западню ли попали? Куда податься: впереди — белые, уйти назад в свой мешок — гнать будут, да и туда, верно, послали по шоссе отряды».
И сознание заброшенности, беспомощности обессилило их. Повалились на траву. Ждут. А чего? Сами не знают. Вокруг разведчики лазят, прощупывают белых. Послали и в Новороссийск. Горчаков, черноглазый, румяный, весел. Он не понимает, почему головы повесили. На Балканах, во Франции не то повидал. Ходит по толпам, старается «настрополить» их:
— Не робей, ребята. Мы еще им чёсу дадим, а ночь придет — улизнем.
На шоссе зарычал грузовик. Зеленые притихли: белые совсем близко, обходят их… Горчаков, точно его волной взмыло:
— Кто со мной? Не все сразу, человека три! Кобёл буду, если мы их не захватим!
Побежали. Стихли шаги… Машина рычит все ближе, все громче — и гинула в оглушительном треске выстрела… Снова гулкий треск… Ахнул взрыв — и точно ветром подняло толпу с земли… Все стихло…
Что же там происходит? — Несколько человек срываются и бегут к шоссе.
Что же это за война? Такая молчаливая, без стрельбы, и такая жуткая… Не содрогнутся ли горы от рева торжествующего врага, когда он окружит их, налетит шквалом?
Идет от шоссе возбужденная, говорливая толпа. Навьючены английскими шинелями, френчами, вязанками ботинок, винтовками. Сбросили на землю, хохочут, хвалятся. Голоса их покрывает скачущий говорок Горчакова:
— Я
А другие зеленые перебивают его, — рассказывают, как они вчетвером обезоружили и раздели полный грузовик солдат. Не дали спуску и английскому офицеру. Машину бомбой покорежили — и свернули в кусты.
— Но как в Новороссийске? Не узнали?
И все сразу нахмурились, словно раненый, которому напомнили о предстоящей смертельной операции.
— Спрашивали проезжих крестьян. Говорят — в городе все спокойно.
И снова безвольное ожидание.
Но вот пронеслась ветром тревога; побежали зеленые и почему-то не врозь, а сбились в кучу в жутком молчании. И вырвались из толпы стрелами звонкие, режущие слова:
— Скорей выручайте рабочих! Вешают их, душат! Вся надежда на вас! В комитете говорят, что через вас сорвано дело!
Тарасов в исступлении сдернул свою шапку, хлопнул о землю и завопил:
— Продали! Обманули! Не хочу быть главковерхом!
И понеслось по толпам: «Продали!» Все загалдели, заметались; Горчаков старается всех перекричать:
— Ребята, не трусь! Ничего нам не сделают! А струсите — всех вырежут! Досидим до вечера — и уйдем! Прекратите галдеж, а то нас в Новороссийске слышно!
Покорно разбрелись, обреченно улеглись, как скотина, приготовленная для убоя.
Лежат, ждут. Солнце прячется за чубатый хребет горы. Темнеет. Наползает жуть.
Тарасов шатается, как гость, места себе не находит, нервничает. Он подчеркивает свою тревогу, чтобы отвести от себя страшные обвинения, чтобы его самого не подняла на штыки обезумевшая толпа. Он уже не думает о том, что он сам разлагает зеленых хуже предателя. Зелимхан подозрителен, но он не показывается, он где-то в хвосте, на линейке лежит, он уже совсем разболелся.
Разведка доносит, что на них двигается по шоссе сотня чеченцев, спереди — два броневика. Зеленые повскакивали, оправляют пояса, патронташи. Горчаков смеется.
— Кто со мной в засаду? Отходи! Сейчас кинжалов принесем!
Вызвались охотники, жаждущие веселой схватки, побежали цепочкой к шоссе, а здесь снова улеглись в напряженном ожидании. Тарасов присел на корточки, нервно курит, кому-то горячо говорит, доказывает что-то.
Темнеет. Горы вдали уже спрятались во мраке. Тихо… Гулко затрещали у шоссе выстрелы… Грозные крики ура… Заметались, покатились волны звуков по дремлющим ущельям… Взрывы…
Зеленые снова повскакивали. Кто кого бьет? Да когда же это, наконец, кончится? Чего они ждут?.. Или и здесь провокация?.. Задерживают, чтобы успели окружить белые?..