Смех под штыком
Шрифт:
Легкий морозец освежает лицо, успокаивает, точно ничего непоправимого не случилось. И встречные по-утреннему свежи, бодры, спокойны. И их лица говорят, что жизнь течет попрежнему.
Вдали покачивается некто в белье… «Кто же это?» Бежит Роберт; мутится взор от напряжения, слезой глаза застилает; он торопливо протирает их: стыдно, подумают, что это от слабости… «Вот он… На груди — дощечка: Грабитель». Конечно, раз не признался, раз не подпольник, значит — грабитель… Борька… Руки связаны, лицо посиневшее, вздутое… Волосы на голове шевелятся и у него, у
Побежал дальше. У городского сада — Пустынник в какой-то рвани. На груди — позорная дощечка… На Таганрогском — страшный, одноглазый Черный капитан… На нем рваная, солдатская телогрейка, окровавлена с боков. Две штыковых раны. Он боролся до последней минуты.
Тихо покачивались три повешенных, пугая живых тайной унесенных ими мук.
Через три дня, восьмого января, красные заняли Ростов. Но в эти последние дни подпольники столько пережили и ужасов, и радостей, что, казалось, время тянулось бесконечно долго.
Белый Ростов метался в панике. По улицам города бесконечной вереницей тянулись двуколки, линейки, экипажи, орудия, санитарные повозки — все стекало грязным потоком вниз к Дону, переливалось на луг и уносилось дальше, на Кубань. Словно великое переселение народов, не от воли людей зависевшее, но вызванное какими-то непонятными возмущениями в природе.
Красные были близко, шли жестокие бои. На улицах хватали без разбору и гнали на Чалтырь, Большие Салы — на фронт. Кутепов издал приказ: «Столиц не отдадим! Все, как один, на защиту Единой, Неделимой!»…
Подпольники готовились к встрече. Избрали ревком, чтобы город ни минуты не остался без власти.
Фронт все приближался. Улицы города опустели, замерли. Подпольники сбились в трамвайных мастерских.
Красные наступали со стороны Балабановской рощи. Белые отошли на тюремную площадь. Мастерские оказались меж двух огней, под перекрестным огнем артиллерии. Бой разгорелся ночью. Кто первый залетит в мастерские? Ужасно быть меж двух огней, но еще ужаснее — не видеть опасности, витающей над головой, быть беззащитным…
Мастерские были ярко освещены, их решетили с обеих сторон из пулеметов. Вдруг свет погас… и стали мастерские гулким склепом…
На рассвете пришли красные. Подпольники судорожно кричали им приветствия, пожимали друг другу руки, поздравляли со светлым незабываемым днем.
Красная армия нанесла страшное поражение армиям Деникина. У Ростова было взято 10 000 пленных, 36 орудий, 9 танков.
Белые откатились за Дон. Казалось, близок их разгром. Но Красная армия сама попала в тяжелое положение.
Белые имели лучшее, чем когда-либо стратегическое положение — крошечный фронт по рекам Дону и Салу, защищенный, как частоколом, тремя сотнями орудий. В их тылу — богатая Кубань, в тылу красных — Дон, усеянный гнездами контр-революции.
Белые, потрясенные двухмесячным отступлением, отрезвились от недугов, остро почувствовали близость и ужас катастрофы. Колеблющиеся, разуверившиеся
Красная армия утомлена была громадным пешим переходом, встречая на своем пути разрушения, тогда как белые могли полностью использовать железные дороги, угонять с собой подводы обывателей. Тыл красных на 400 верст был разрушен; штабы, органы снабжения растерялись; армия растаяла по деревням необ’ятной России: кто устоит от соблазна заглянуть к родным на недельку, на месяц, или совсем остаться? — Пусть другие заканчивают: война кончилась. Тиф косил бойцов поочередно.
Красная армия, не разгромив белой, попала в ее гнездо. Роли переменились. Обе армии стали численно равны, но техника белых значительно сильнее, хотя бы потому, что у красных все растерялось по пути. Кадры белой армии состояли из мастеров войны, а Красная армия по пути пополнила свои ряды необученными деревенскими парнями.
Белым войскам приказано было готовиться к наступлению. Об’явлена была мобилизация всех, способных носить оружие. Резервы были под рукой.
Красная армия также готовилась к наступлению: лучше бить, чем получать удары.
Мобилизация встряхнула весь Северный Кавказ. Докатилась и до Лысых гор. Реввоенсовет Красно-зеленой армии отдаст строжайший приказ, не 4-й, а для важности 44-й. Приказывает всем призванным и подлежащим призыву в белую армию немедленно уходить в горы. Кто не подчинится — будет расстрелян на месте, семья его будет уничтожена, хозяйство сожжено.
Отдавая этот приказ, реввоенсовет вел игру в открытую: и белые знают, что это — маневр, и жители понимают, в чем дело. Но теперь всякий дезертир белых имел право сказать им: «Ничего не могу сделать: пришлые зеленые у нас хозяйничают, под угрозой заставляют возвращаться домой».
Слух о приказе разнесся по району — и потянулись за ним старосты. Они могут вздохнуть облегченно: «Мы-де не в силах заставить своих жителей явиться на мобилизацию: грозят пришлые зеленые. Много ли пришлых? А кто их считал! Пойдут — ни конца, ни краю; у кого — винтовка, у кого — две; у каждого патрон полны карманы, пулеметов, — как собак на цепи, своры тянутся; орудия будто есть, да пока скрывают».
Зеленые пятой подбодрились, вино выручило в тяжелую минуту, здоровых уже человек сорок — добрая половина.
А слухи веселые: Ростов взят, в Новороссийске хватают всех встречных, гонят рыть окопы, посылают в армию; захватили молящихся в церкви, оцепили, а те — разбегаться.
По всему Черноморью переполох: сгоняют стариков. Набралось в Геленджике тысяча человек; погнали их под конвоем двадцати пеших солдат и пяти конных с шашками, чтобы рубить каждого, кто побежит, в придачу дали пулемет. Прошли Марьину рощу — прощаются старики с родными горами, — да первая, пролетарская группа возмутилась: «Что за беспорядок? Как смели ослушаться нашего приказа? Довольно дурочку трепать!» — и бросились в атаку на конвой. А те — в цепь. Ребята тоже в цепь, — и разогнали их.