Смелые не умирают

Наджафов Гусейн Дадаш оглы

А вскоре вернулся и дружок Вали — Сеня Кац со своим отцом Абрамом Сумеровичем.

Шли дни. Жить становилось все тяжелее. Вольготно чувствовали себя только те, кто прислужничал оккупантам. Многим жителям Шепетовки скрепя сердце пришлось идти работать — не помирать же с голоду. На работе выдавали паек.

Пошли работать на железную дорогу Витя Котик и Борис Федорович, Коля Трухан устроился на лесозавод…

Мальчики с улицы Ворошилова, которой немцы дали старое, дореволюционное название Тартачная, редко виделись теперь, но, когда им удавалось собраться, как и раньше, отправлялись на свое любимое место — в лес, на старое польское кладбище. Только теперь они не играли.

Молча, думая о чем-то своем, долго смотрели на лагерь военнопленных — немцы устроили его в небольшой котловине, между лесом и корпусами бывшего военного городка, в которых разместились их казармы. Котловину обнесли четырьмя рядами колючей проволоки, на возвышенных местах поставили деревянные сторожевые вышки, прожекторы. На вышках день и ночь, направив тупые стволы пулеметов на лагерь, сидели охранники. А по ночам вокруг лагеря ходили солдаты с большими немецкими овчарками.

Пленные жили под открытым небом. Среди них было много раненых.

Иногда то в одном, то в другом уголке лагеря торопливо стучали автоматы. А однажды мальчики видели, как по пленным строчил с вышки пулемет. Когда смолкла стрельба, пленные под охраной автоматчиков снесли убитых в огромную яму, вырытую за лагерем.

Валя с болью смотрел на пленных. Может быть, и отец где-то так мучается…

На кладбище ребята делились новостями, рассказывали о происшествиях в городе.

— Слышали? — начал Сеня Кац, оглядывая приятелей своими большими черными глазами. — Они приказали всем евреям пришить на грудь желтые треугольники! А зачем? Что мы им плохого сделали? Я за всю свою жизнь ни одного немца не видел, кроме нашего колониста Миллера…

— «Нашего Миллера»… — злобно перебил его Степа Кищук. Он сел на землю и прислонился спиной к покосившемуся надгробному камню. Потом повернул голову в сторону ребят и добавил: — Фашисты его, подлюгу, начальником определили в этот, как его, шуцманшафт, что ли?

— Да ну? — эта новость поразила ребят.

Кто в Шепетовке не знал шофера лесозавода, веселого, жизнерадостного шутника и балагура немца-колониста Карла Миллера? Здесь он родился, здесь прожил все свои тридцать лет. И никто не задумывался, немец он или украинец, что у него на уме. Шутки Миллера нравились, веселили; в каждом доме его жаловали и ласково величали Карлушей. А вот стоило только прийти немцам, он перешел на их сторону.

— А что это… шуцманшафт? — спросил Витя Котик, еле выговорив незнакомое корявое слово. — Жандармерия, что ли?

— Нет, в жандармерии одни немцы служат, эти вот, в касках которые. Ходят, как петухи! — пояснил Коля Трухан. — А шуцманшафт — это, ну вроде милиции при них. Туда наших продажных шкур вербуют.

— Это которые с белой повязкой и дубинкой? — догадался Сеня.

— Во-во! Они самые… — И Коля крепко выругался.

— Их бы, подлюг, в первую очередь перестрелять, — злобно вставил Степа.

— А у нас соседа, Усатенко, немцы сотским назначили, — сообщил Витя, хотя ребята знали об этом. — Над всей нашей улицей он главный.

— И за что немцы евреев ненавидят? — не мог успокоиться Сеня.

— Ты думаешь, они одних евреев ненавидят? — сказал Валя. — Они всех нас, советских, ненавидят.

— Ну да, — поддержал Степа. — Вот вчера за птицекомбинатом комсомольцев расстреляли, из вечерней школы… Мельника, Петрука, Козаря… Тридцать два человека… А за что? Говорят, песню пели: «Дан приказ: ему на запад…» А Мельника выдали. Он еще при наших десантников задержал.

Валя вздрогнул. По спине побежали мурашки. Значит, и его могут немцы расстрелять, если узнают о тех четырех «милиционерах» в лесу…

— Ни за что не пошел бы на них работать. Из-за хлеба

пришлось, — словно оправдываясь перед товарищами, сказал Коля. — А что делать? Магазины позакрывали. Одним пивом торгуют. На базаре все так дорого — не подступишься.

— Витька тоже не хотел идти… — подтвердил Валя. — Кому охота на фашистов работать!

— А думаешь, мы там, на лесозаводе, работаем? Фиг с маслом! Сам Горбатюк сказал: «При мне, хлопцы, можете перекур устраивать. А придет мой заместитель, колонист Мак, так вы, чтоб все было чин чином». Ну, мы при Маке и возимся, будто работаем.

Для вида. А сами после работы домой дрова таскаем. А что? Они, гады, будут издеваться, а мы…

— Эх, не нашел я одного человека! — перебил его Валя. — Наверное, в армию пошел. Он еще в гражданскую с германцами воевал… Он бы нам все растолковал, как фашистам насолить.

— Думаешь, он один про это знает? — ответил Степа, — И другие найдутся…

Коля метнул на Степу быстрый взгляд.

— А ты их знаешь? — ухватился Валя.

Степа замялся. Но ребята не заметили этого. Их внимание привлекло другое: из ворот лагеря вышла большая партия военнопленных, конвоируемая несколькими солдатами. Поднимая густую пыль, пленные побрели по дороге.

— К нам, на лесозавод, повели, — тихо сказал Коля.

СТРАННЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ НА ЛЕСОЗАВОДЕ

Бракер Шепетовского леспромхоза Остап Андреевич Горбатюк проболел целый месяц. Острая ревматическая боль в суставах приковала его к постели. Уже не раз к Горбатюкам наведывались немцы. После тех пьяных, так перепугавших Наташку, приходили и другие. То молока требовали, то яиц, то масла. Как-то под вечер раздался стук в дверь. Надежда Даниловна пошла открывать. Остап Андреевич уже поправился, ходил по комнате. Он выглянул в сени и увидел высокого голубоглазого немца.

— Чего приходил? — спросил Остап Андреевич жену, когда она вернулась.

— Молока просил! Странный какой-то. Улыбается, тычет себя в грудь: «Станислав, Станислав». И денег дал… Чудной!..

— Все они хороши! — бросил Остап Андреевич.

В начале августа Горбатюк пошел на лесозавод. Немцы отнеслись к нему благосклонно. Назначили директором, приказали собрать рабочих и начать производство деревянных чурок для газогенераторных автомашин. К тому же близилась зима, и оккупанты хотели заранее запастись дровами. Горбатюку пригрозили: за саботаж — расстрел! Горбатюк собрал кого мог, взял на работу близких ему людей. В том числе Гришу Матвеева. Пошли на лесозавод и кое-кто из ребят: Витя Котик — рабочим, Коля Трухан — учеником слесаря. Однако рабочих рук все-таки не хватало. Немцы решили использовать на тяжелых погрузочных работах военнопленных.

Каждое утро солдаты специальной «хольцкомандо» приводили на лесозавод партию пленных в сто человек. Горбатюк обратил внимание на одного из солдат — видимо, старшего в «хольцкомандо». Был он высокий, голубоглазый. «Где я видел его?» — напрягая память, думал Горбатюк. И вдруг вспомнились слова жены: «Улыбается, тычет себя в грудь: „Станислав, Станислав“».

Изможденные, заросшие, грязные и оборванные пленные, еле передвигаясь, сгружали бревна, складывали их штабелями.

Сердце Горбатюка сжималось при виде голодных, впалых глаз этих людей. Солдаты «хольцкомандо» только для проформы стерегли пленных: куда они такие уйдут? Как-то Горбатюк сунул пленному свой завтрак. Сделал он это тайком, чтобы никто не видел. Но одному пленному! А ведь их сто человек. Как им помочь? Горбатюк обошел рабочих, которым доверял, и попросил принести для пленных продуктов.