Смена. 12 часов с медсестрой из онкологического отделения: события, переживания и пациенты, отвоеванные у болезни
Шрифт:
Закончив, хватаю пластиковый пузырек с дилаудидом и откручиваю крышку. Достаю стеклянную ампулу с препаратом и снимаю пластиковый колпачок. Спиртовой салфеткой протираю верхнюю часть ампулы, вставляю туда иглу шприца, переворачиваю ее и набираю назначенную дозу: один миллиграмм (один миллилитр). Отлично. Затем открываю один из своих шприцев с физраствором (раствор поваренной соли той же концентрации, что и в организме: используется для разбавления концентрированных препаратов и как основа для внутривенных инъекций), наслаждаясь характерным щелчком, после чего смешиваю десять миллилитров физраствора с одним миллилитром обезболивающего. Большинство наших пациентов не сидят на опиоидах (группа препаратов, химические производные морфина, именуются
Когда я захожу в палату, клинического ординатора там уже нет. Наверное, ему не удалось разговорить Шейлу. Ей явно было очень больно… Я разворачиваю шприц с физраствором и протираю спиртом нижний просвет ее катетера. Через капельницу она получает разжижающий кровь препарат аргатробан, и дилаудид вместе с ним лучше не давать, так что я останавливаю инфузионный насос, пережимаю трубку капельницы и ввожу десять миллилитров физраствора, чтобы удалить оставшийся на стенках аргатробан. После этого снова протираю просвет катетера спиртом и ввожу разбавленный дилаудид. После этого использую новую спиртовую салфетку и ввожу еще один шприц на десять миллилитров с физраствором. Наконец, отпускаю трубку капельницы и снова запускаю инфузионный насос. Аргатробан вновь начинает постепенно, капля за каплей, поступать в кровь Шейлы.
Я наклоняю свое лицо к ее спрятавшейся под одеялом голове.
– Должно подействовать довольно быстро, – говорю я ей. – Так что дай мне знать, если вдруг не поможет.
Я совсем чуть-чуть приподнимаю одеяло и прикладываю ей к спине мембрану стетоскопа, чтобы послушать ее легкие.
– Я тебя немного осмотрю, – объясняю я ей, взяв рукой за запястье, чтобы измерить пульс. Проверяю, не отекли ли у нее ступни (так мы оцениваем функцию почек и сердца), после чего вновь ее укрываю. Мне нужно еще послушать ее живот, однако я не хочу просить ее подвинуться, пока дилаудид не подействует.
– Я скоро вернусь, – говорю я ей, мысленно делая для себя пометку.
Я стараюсь не мешкать. В это время дня проще всего отстать от графика. Мне нужно еще осмотреть подобным образом всех своих пациентов, после чего проверить наклейки с датой установки на всех капельницах, а также на бинтах поверх них. Мы стараемся максимально защитить пациентов от инфекций, и именно поэтому я так «помешана» на антисептическом растворе, ношу резиновые перчатки и всегда протираю катетеры и канюли спиртовыми салфетками.
Захватив все таблетки мистера Хэмптона, которые ему положено принимать с утра, я захожу к нему в палату. Он лежит на кровати, вовсю моргая глазами, и пытается присесть, однако у него ничего не выходит.
– Здравствуйте! Меня зовут Тереза, я ваша медсестра на сегодня. Я принесла ваши утренние таблетки, – говорю я, показывая маленькие пакетики с таблетками в правой руке.
Он клонит голову, как бы кивая.
– Вы хотите присесть в кровати? Я могу вам помочь.
Он отрицательно качает головой.
– Хотите еще поспать? – Он снова кивает. Полагаю, он решил, что сидеть для него – слишком утомительное занятие. – Хорошо, дайте только я вас послушаю, – говорю я. Я не слышу в его легких ничего примечательного, и в медкарте не сказано, почему именно ему дают кислород – просто сказано, что он в нем нуждается. Я надеюсь, что ничего не упустила из виду. С целью инфекционного контроля для каждого пациента мы используем отдельный одноразовый стетоскоп, а они не очень-то хорошие. Мы называем их «детскими» стетоскопами. Мало того, что они ярко-желтые и изготовлены из твердого пластика, из-за чего похожи на игрушечные, так еще и звук в них получается соответствующего качества.
Я продолжаю делать все по установленному порядку: проверяю пульс, живот, ступни. После этого осматриваю капельницу, периферически имплантируемый центральный катетер (ПИЦК) в его левом плече. Протерев
Сложно представить, как тонкая канюля капельницы может сместиться внутри человеческого тела, однако это порой случается. Один из моих пациентов однажды случайно вытащил посреди ночи из своей руки ПИЦК целиком, даже этого не заметив. В случае с мистером Хэмптоном все в порядке – кровь без каких-либо усилий с моей стороны набирается в шприцы. Мне нужно будет провести эту «проверку на кровь» в капельнице непосредственно перед тем, как вводить ритуксан, так что имеет смысл уже сейчас убедиться, что капельница работает как надо.
Кровь «кружится» в физрастворе, словно развевающийся на ветру тончайший шелк – это зрелище не может не завораживать. Красная. Прекрасная.
Я никогда особо не задумывалась о человеческой крови, пока не начала работать медсестрой, однако теперь я ее боготворю. Кровь – это сок жизни. Эритроциты дают нам кислород, тромбоциты позволяют крови сворачиваться, а лейкоциты защищают от инфекций. Человеку не выжить без здоровой крови. Я понимаю, что это звучит очевидно, однако благодаря работе с онкологическими пациентами я стала относиться к этой жизненной силе с непередаваемым трепетом.
Я быстро достаю таблетки мистера Хэмптона из упаковок и оставляю их в пластиковом стаканчике рядом с кроватью. Я не должна так делать, однако он снова уснул, и я не уверена, что смогу его разбудить, чтобы он их принял. Медсестры часто делают что-то на свое усмотрение, как это было с моим решением повременить с осмотром живота Шейлы. В данный момент ни то ни другое не кажется критически важным. Конечно, позже может выясниться, что я ошибалась.
У меня еще есть время, так что я решаю сразу записать все данные по мистеру Хэмптону. Раньше медсестры вели медицинские записи «методом исключения». Мы записывали все происходящее с пациентом, что отклонялось от нормы, подразумевая, что все остальное с ним было в порядке. Теперь же, опасаясь судебных исков, а также из-за появления электронной системы учета со своими хитроумными правилами, мы стараемся указывать как можно более полную информацию и пишем также обо всех тех показателях, которые являются совершенно нормальными. В легких нет шумов? Это нормально – нужно это записать. У пациента нет проблем с мочеиспусканием? Нормально – нужно записать. У пациента есть стул? Непременно записываем, а также не забываем указать его консистенцию, цвет и частоту. Пульс ровный и регулярный? Это тоже нормально, и уж потрудитесь это записать. Испытывает ли пациент боль? Про боль мы пишем, независимо от того, есть она или нет, хотя ее отсутствие также является нормой.
Меня же беспокоит то, что постепенно ведение подробных медицинских записей становится заменой хорошему медицинскому уходу. Вот простой пример: больницы весьма обеспокоены тем, чтобы пациенты не падали, потому что падения могут привести к увеличению расходов на медицинское обслуживание, которые могут быть в итоге не компенсированы, к судебным тяжбам, а также, что самое главное, к причинению пациентам серьезного вреда. Руководство решило эту проблему, потребовав от нас как можно больше писать о том, может ли пациент упасть. Каждую смену я даю комплексную оценку вероятности падения для каждого из своих пациентов: я указываю возраст, отмечаю, принимает ли пациент какие-либо наркотические препараты, нет ли у него недержания, насколько твердо он стоит на ногах и не падал ли он в последнее время. После этого наша электронная система учета оценивает, какова вероятность, что пациент упадет в ближайшее время: низкая, средняя или высокая. Для каждой степени риска существуют свои обязательные меры предосторожности, и я должна отмечать, какие именно были соблюдены мной. Будь у меня такая возможность, я бы соблюдала все.