Смена. 12 часов с медсестрой из онкологического отделения: события, переживания и пациенты, отвоеванные у болезни
Шрифт:
Несколько медсестер проходят мимо в своих белых медицинских костюмах, направляясь домой, а несколько врачей в белых халатах, карманы которых заметно топорщатся от сложенных бумаг, идут по коридору передо мной. Знакомый хирург выходит из столовой с бумажным стаканом кофе в руках, яростно прихлебывая, – напиток явно обжигает ему губы.
Вместе со мной в лифт заходят два резидента со свежими лицами – новоиспеченные врачи, проходящие дополнительную стажировку в больнице, – смотрят в свои записи и оживленно обмениваются хорошо знакомыми нам всем медицинскими сокращениями, многосложными названиями различных процедур и частей тела. Следом входит в характерном голубом костюме
– Привет, – говорит Карла, медсестра интенсивной терапии, оглядывая меня с ног до головы и замечая трико, а также водонепроницаемую куртку в руке. – На велосипеде сегодня приехала?
– Ага.
– Не холодно разве? – спросила, скорчив гримасу.
– В движении терпимо.
– Ну ты и чокнутая, – бросает на прощание и выходит из лифта, помахав рукой.
Я громко смеюсь и тоже машу в ответ. Она скрывается из виду.
Когда я добираюсь до работы на велосипеде, это придает мне неожиданный заряд несгибаемой уверенности, которая так важна в здравоохранении. В больницах полно заботливого персонала, однако решительность и стрессоустойчивость здесь ценятся не меньше, чем сочувствие и эмпатия. Если использовать жаргон, то все сводится к тому, есть ли у человека «стальные яйца», чтобы сделать или не сделать. Контраст между состраданием, которым, по идее, мы должны обладать, и постоянными разговорами про «как раз их отращиваю» может быть разительным, однако, чтобы толкать вперед огромный валун, без увесистых «причиндалов» не обойтись.
Я зеваю, потом смеюсь про себя над тем, что даже две мили на велосипеде по морозу не смогли меня до конца разбудить. Снова зеваю, и уборщица ловит мой взгляд. «Я все слышу», – говорит она.
Доехав до своего этажа, я направляюсь переодеваться в туалет для персонала. Раньше у нас была раздевалка со шкафчиками и отдельным туалетом, однако ее потом перенесли дальше по коридору, отремонтировали, приукрасили, но при этом напрочь забыли про туалет. Мне по большому счету все равно, только вот приходится переодеваться здесь, и кто его знает, какие убийственные микробы могут обитать на полу, как бы часто его ни мыли.
Я стягиваю с себя одежду, в которой приехала, и надеваю медицинский костюм. Сделано. В зеркало мельком оглядываю свое лицо, просто чтобы убедиться, что не выгляжу потной и растрепанной. Никакого макияжа, потому что, как сказала одна моя знакомая медсестра: «Это грязная работа». Мой взгляд падает на отражение кулона в зеркале: Я Т-Е-Б-Я.
Я протягиваю руку и хватаюсь за него пальцами. «Вот так всегда», – думаю я.
С одеждой и сумкой в руках я пробираюсь в одних носках в нашу новую отремонтированную (но при этом ставшую менее гостеприимной) раздевалку. Быстрыми и отточенными движениями набираю нужную комбинацию на шкафчике, и дверца открывается. Здесь у меня лежит все необходимое на следующие двенадцать часов: шариковая ручка, фонарик, ножницы, клейкая лента, голубые колпачки для капельницы, спиртовые салфетки, шприцы с физраствором, а также перманентный маркер. Я распихиваю все это по разным карманам своего медицинского костюма и вешаю в шкафчик одежду, в которой приехала.
Велосипедные ботинки отправляются на общую полку для обуви в углу комнаты, и я переобуваюсь в мои больничные ботинки на толстой подошве. Оставляя рабочую обувь в больнице, я защищаю свой дом от многочисленных больничных микробов. Затем закрепляю свой бейдж с именем на груди, завершая превращение из обычного человека в медсестру.
Смена длится 12 часов. На протяжении которых в моих руках будут жизни нескольких людей, а я буду пытаться навести порядок в хаосе человеческих болезней.
Среди всех тех неопределенностей, что несет дежурство в больнице, одно я знаю наверняка. Готова ли я делать свою работу? Да. Сегодня и каждый день, во имя моих пациентов – и нет другого варианта; ответ всегда должен быть и есть утвердительный – только «да», и никак иначе.
1
7.03
На своем этаже я оказалась в 7.03. Должна была ровно в семь, однако я частенько вот так «опаздываю» – мой небольшой и весьма незрелый акт неповиновения.
Первой инструкцией, которую мне дали в больнице, была: «Если ты придешь пораньше – это вовремя, а если придешь вовремя – то уже опоздала». Про «а если ты опоздаешь…» не было и речи. Опоздание – это такая катастрофа, о последствиях которой лучше не говорить. Я же пришла на работу на три минуты позже положенного времени, и ничего ровным счетом не случилось.
Мои глаза широко раскрыты, мышцы напряжены, хоть в самом начале утренней смены редко случается что-то серьезное. На этаже достаточно тихо, и слышно, как слегка скрипит обувь, пока я иду. В «хороший день» в больнице вообще мало что происходит раньше восьми или девяти утра.
На сестринском посту сидят медсестры с ночного дежурства – они похожи на птичек, которым только и хочется, что спрятать свои уставшие головки под крыло. По их измученным лицам с тяжелыми веками сразу становится понятно, насколько трудно не спать и сохранять бдительность всю ночь напролет. Я редко работаю по ночам, однако когда работаю, то чувствую все это на себе. Я впадаю в ступор в два ночи, а потом снова – в четыре утра. Крепкий больничный чай, паршивый кофе, диетическая кола из торгового автомата – все это помогает, однако без помощи фармацевтики оставаться бодрой на протяжении всей ночи невозможно, а я не собираюсь связываться с таблетками. На следующий день, даже если я просплю чуть ли не до самого вечера, у меня такое чувство, будто на глазах пелена.
Вместе с тем ночью есть и свои плюсы. В это время в больнице гораздо спокойней, да и присматривать за спящими пациентами – куда более умиротворяющее занятие.
По ночам люди сталкиваются лицом к лицу со своими самыми потаенными страхами, они открыто говорят о смерти. В темноте мысли о смерти некоторых пугают гораздо меньше.
– Как прошла ночь? – спрашиваю я Линду, медсестру, сидящую на сестринском посту ближе ко мне.
– Спокойно, – отвечает она.
– Ну да, для тебя! – раздается возглас Мелани, не сводящей глаз с экрана компьютера.
Я удивленно поднимаю брови.
– Перевод в интенсивную терапию, – поясняет Линда.
– Кого? – спрашиваю я в надежде, что это не кто-то, кого я знаю. Мы все привязываемся к определенным пациентам и их родным. Если кто-то из них посреди ночи оказывается в отделении интенсивной терапии, то, как правило, это не значит ничего хорошего.
– Новый пациент. Мы его не знаем. Приехал к родным из Огайо.
– Брр. Паршиво. Вот тебе и испорченный отпуск.
– Ага, родственники были напуганы до чертиков – давление у него было где-то семьдесят на сорок, и он валялся на полу со стекающей изо рта слюной.