Смерть докторши
Шрифт:
Седьмое: трижды семь — двадцать один. Почему бы и нет?
Восьмое: кто был другом Регулы Хеммерли?
Девятое: несусветная жарища, я не выдержу!
Десятое: к счастью, спад хорошо».
Десять пунктов на день, подумал он, очень неплохо.
Он ухмыльнулся как школьник, замысливший озорство, и закурил первую сигарету. Потом опять взялся за блокнот.
«Одиннадцатое: надо завязывать с курением».
Дверь открылась, вошел Халлер. С газетой в руке.
— Это «Швайцер кройц», — торжествующим тоном объявил он.
— Вижу, — отозвался Хункелер.
— Правоэкстремистский
— Чепуха. Они уже все перемерли.
— Тогда послушай.
Халлер сел на вертящийся стул в углу и прочел:
— «Мало того, что бывшая коммунистка и бунтарка безнаказанно, притом за государственный счет, раздавала в Базеле, этом оплоте гуманизма, тяжелые наркотики, так теперь высокие официальные инстанции еще и восхваляют ее как глубокоуважаемую представительницу культурной элиты. А прокурор имеет наглость говорить о расследовании, ведущемся по нескольким направлениям. Это же сознательный обман свободного гражданина. Направление однозначно. И ведет оно прямехонько в нелегальное наркотическое болото, которое базельские идиоты-либералы в довершение всех бед еще и всячески холят и лелеют. Необходимо положить конец беспределу с наркотиками. Свободный базелец, вставай на борьбу!»
— Шустрые ребята! Не ожидал я от них такой прыти, — сказал Хункелер. — Когда это опубликовали?
— Сегодня утром. На вокзале купил, в киоске. «Свободный базелец, вставай на борьбу!» — открытый призыв к насилию. А это запрещено.
— Да брось ты, они ж на ладан дышат.
— Если бы! За этим стоят неонацисты, бритоголовые. А знаешь, кто выписывает эту оголтелую газетенку?
— Нет.
— Армин Меркле.
— Кто это?
— Ну, тот старикан, который курит «Бриссаго». я с ним разговаривал в понедельник утром на лавочке возле интерната для престарелых.
— Откуда тебе известно, что этот Меркле выписывает «Швайцер кройц»?
— Так я спросил, какие газеты он читает.
— Слушай, — сказал Хункелер, — раз он так прямо сообщил, то он точно не неонацист.
Комиссар встал, прошел мимо разочарованного Халлера в коридор и на улицу, сел в машину. Утро выдалось еще жарче, чем накануне, и он решил впредь никогда не покупать машину без кондиционера.
Нотариус Гербер, маленький, кругленький человечек, быстроглазый, в роговых очках, сидел за офисным столом — белоснежная пластиковая крышка, металлические ножки — и внимательно штудировал прокурорское ходатайство.
— Вообще-то задача нотариуса — охранять граждан от любопытства государственных органов.
— Знаю, — сказал Хункелер, — но ведь речь идет об убийстве.
Гербер положил бумагу на стол.
— Ладно. В руки я вам завещание не дам, ознакомлю устно. Вчера перечитал, когда узнал о смерти доктора Эрни.
— Спасибо.
— Завещание составлено без малого три года назад. В целом состояние покойной, то есть доктора Кристы Эрни, весьма велико — свыше пяти миллионов франков. Насколько мне известно, все вложено в облигации. Из них миллион франков получит фонд развития «Terre des Hommes Suisse» [7] .
7
«Земля людей — Швейцария» (фр.).
— Вот оно, значит, как. Очень вам благодарен. — Сидя в большом кожаном кресле, Хункелер вдруг почувствовал себя жалким пигмеем, ничтожным клерком. — Но почему Рут Цбинден?
— По всей видимости, она была доверенным лицом госпожи Эрни.
— А Ханс Грабер? Кто это?
— Известный в нашем городе художник старшего поколения. Один из ведущих неореалистов.
— Ну конечно! Тот, что с капустными кочанами, да?
Хункелеру вспомнился коренастый бородатый художник, который лет этак тридцать — сорок назад покрывал громадные холсты изображениями капустных кочанов. Смотрелось неплохо.
— Но ведь он тогда смылся в ГДР. Я не ошибаюсь?
Гербер поморщился, — похоже, слово «смылся» неприятно его задело.
— Верно, в шестьдесят девятом мой клиент Ханс Грабер эмигрировал в ГДР, а именно в Лейпциг. В родной город он вернулся только в девяносто третьем.
— С вашего позволения, еще один вопрос, — сказал Хункелер. — В каких отношениях Ханс Грабер состоял с госпожой Эрни?
— По-моему, у них была связь, и не один десяток лет. Есть еще вопросы?
— Да. В последнее время с этим завещанием ничего такого не происходило? Может, госпожа Эрни хотела что-то изменить?
— Нет, завещание осталось в силе. Хотя — заметьте, об этом я говорю, только чтобы помочь в раскрытии столь ужасного убийства, — на днях доктор Эрни сделала попытку изменить завещание.
— Вот как?
— Да. Она позвонила, и мы назначили встречу на вторник, одиннадцатое июля, чтобы зафиксировать изменения.
— Какие именно?
— По-видимому, она узнала, что ее внебрачный сын Иов Хеллер, который, как вам наверняка известно, в прошлом был связан с наркотиками, опять занялся дилерством. И она хотела отписать ему значительно меньшую долю состояния.
— В чью пользу?
— В пользу Ханса Грабера.
— Где живет этот Ханс Грабер?
— Его адрес значится в телефонной книге.
— Кто-нибудь знает о задуманном изменении?
— Кроме меня, никто. Конечно, если она сама не сказана кому-нибудь.
Хункелер поехал на Миттлере-штрассе, припарковал машину, достал из ящика почту. Поднялся на четвертый этаж, вошел в квартиру. Жалюзи были закрыты, но в комнатах все равно царила удушающая жара. Он вышел на балкон, посмотрел на тополь во дворе — листья словно отлиты из чистого серебра, ни шелеста, ни шороха.
В кухне он, не разворачивая, бросил три газеты, доставленные после выходных, в мусорное ведро и отправил туда же добрый десяток конвертов с рекламой. Остался только один конверт, надписанный крупными корявыми буквами. Отправлен из Базеля, с Бургфельдерштрассе. Комиссар вскрыл его, прочитал: