Смерть как искусство. Том 2. Правосудие
Шрифт:
Евгения Федоровна ласково взяла Елену за руку, погладила сухую, чуть шершавую кожу. Девочка совсем себя запустила, подумала она, даже руки перестала кремом мазать, не может думать ни о чем, кроме мужа.
– Леночка, деточка моя, – сказала она проникновенно, – ты говоришь чушь. Поверь мне, я старая, я живу долго и пережила пятерых мужей. Не надо, чтобы Лев Алексеевич выживал любой ценой. Я сейчас скажу тебе одну вещь, а ты ее обдумай. Пусть лучше уходит, чем остается, как ты выразилась, «хоть какой».
Елена перестала плакать и вскинула на Арбенину непонимающие глаза, наполненные ужасом.
– Что вы такое говорите, Евгения Федоровна? Как это – лучше пусть уходит? Вы хотите сказать, что лучше пусть Лев Алексеевич умрет? Да как вы можете?!
– Я – могу, – слегка усмехнулась Арбенина. – Поверь мне, деточка, у меня был опыт жизни с парализованным мужем, перенесшим
– Смысл есть всегда, – твердо ответила Елена. – Если вы его не видите, это не значит, что его нет. Человек должен жить во что бы то ни стало, это аксиома.
Евгения Федоровна вздохнула и отняла руку. Ну что можно объяснить этой девочке, которая прожила всего тридцать лет? Она, наверное, еще никого из близких не хоронила. И тяжелых болезней не видела. И смерти боится, боится просто панически, отсюда и все ее рассуждения, которые звучат, конечно, очень гуманно, но на самом деле продиктованы лишь одним: желанием как можно дольше избегать смерти, своей ли, чужой ли. Это обычный страх, присущий подавляющему большинству людей. Это нормально. Но, Бог мой, если бы они только знали, как это неправильно! Смерть – это норма жизни, обычное повседневное явление, к которому можно и нужно привыкнуть и перестать его бояться. Без смерти нет жизни, а без жизни нет смерти, не бывает, жизнь и смерть связаны друг с другом как сиамские близнецы. Если ты не боишься жить, то не должен бояться и смерти как неизменного и неизбежного спутника любой жизни. Конечно, в тридцать лет такие слова звучат нелепо и непонятно, а вот ей, Евгении Федоровне Арбениной, за семьдесят шесть лет успевшей перехоронить множество родных, близких и просто знакомых, кажется, что это очевидно и не требует объяснений.
– Ты только представь себе, – сказала она неторопливо, – что Лев Алексеевич останется жив и сохранит разум, но все остальное болезнь у него отнимет. Он будет лежать дома, беспомощный, неподвижный, безмолвный, будет лежать и ждать, когда ты подойдешь к нему, и будет понимать, что ты, молодая красивая девочка, сидишь около него и выносишь из-под него горшки вместо того, чтобы работать и жить своей жизнью. Ты думаешь, ему это понравится? Леночка, деточка моя, это только сейчас тебе кажется, что ты готова на все и будешь преданно ухаживать за мужем, чего бы тебе это ни стоило. Это только сейчас, поверь мне. Лев Алексеевич молод, очень молод, ему еще нет пятидесяти, и у него здоровое сердце. Если он выживет, то проживет еще очень и очень долго. Твоя жертвенность, которую ты готова демонстрировать сейчас, расцветет пышным цветом в первые три месяца, потом ты начнешь уставать. А в один прекрасный день вдруг осознаешь, что так будет всегда. Всегда, понимаешь? Год, два, пять лет, десять, двадцать, тридцать… Ты готова тридцать лет ухаживать за лежачим мужем? Не ходить на работу, света белого не видеть, не встречаться с друзьями, не приглашать никого в гости, никуда не ходить, кроме магазина и аптеки, считать копейки, потому что ты не будешь работать и заработка у тебя не будет, о Льве Алексеевиче я уж не говорю. Ты хотя бы приблизительно представляешь себе, какой жизни ты сама себе желаешь? И Льву Алексеевичу, который будет все это видеть и осознавать, мучиться, страдать и мечтать о скорой смерти?
Елена удрученно молчала. Арбенина встала, прошла в кухню и снова вскипятила чайник. Вернувшись в комнату с кипятком, она налила себе и Елене горячего чая, Елене положила сахар, себе добавила несколько капель молока.
– То, что вы говорите, бесчеловечно, – наконец выдавила Елена и снова заплакала. – Я не могу и не буду так думать. Каждый человек имеет право прожить столько, сколько ему отмерено судьбой, и ни днем меньше.
– Ты лжешь. – Голос Арбениной внезапно стал жестким и недобрым. – Ты лжешь сама себе и мне. Не надо. Ты на самом деле так не думаешь. То, что ты говоришь, правильно по сути, и я не взялась бы с этим спорить, но это не твои мысли. Ты так не думаешь, – повторила она чуть громче.
– Но…
– На самом деле ты думаешь только о том, что не хочешь потерять мужа и похоронить его. Ты этого боишься. И прячешься за слова, которые услышала от других людей, и рассказываешь мне, как
Елена вскинула голову, и слезы, до этого капавшие со щек прямо на стол, потекли по шее за воротник черной футболки.
– Да, – сказала она с вызовом, – я не хочу потерять мужа. Это что, плохо? Это предосудительно? Я вас не понимаю, Евгения Федоровна.
– А я тебе сейчас объясню, – мягко проговорила актриса. – Бояться и не хотеть потери – нормально. Но не нужно пытаться обмануть себя и заменить одну огромную боль другой, еще большей. Я много теряла, деточка, и скажу тебе, что боль от потери не проходит никогда. Это иллюзия, это миф, что она со временем проходит. Не проходит. Да, она становится менее острой, она слабеет, хиреет с течением времени, но остается с человеком до самого его конца. Но самый острый, самый болезненный момент, момент, когда теряешь и прощаешься, быстротечен. Тебе кажется, что ты не можешь дышать, не можешь жить, не видишь и не слышишь ничего вокруг – и вот проходит день, два, три, неделя, месяц, и ты с удивлением обнаруживаешь, что ты жива, дышишь, видишь, слышишь. И даже ходишь на работу и решаешь какие-то вопросы. И телевизор смотришь. Все можно пережить, поверь мне. Потому что чужая смерть и потеря – это не что-то особенное, это атрибут, имманентно присущий любой человеческой жизни. Так к этому и надо относиться. Больно, страшно, невыносимо – но со временем ты приходишь в себя. А вот если ты собираешься тридцать лет ухаживать за мужем и жить непонятно на какие доходы – тут картина совсем другая. Тут боль постоянная, одинаковая, не ослабевающая, напротив, с годами усиливающаяся, потому что, конечно, ты привыкаешь, но и трудности накапливаются. Ты, вероятно, рассчитываешь, что тебе будет помогать мама Льва Алексеевича, но она ведь уже очень немолода. Ну, год, ну, два, а потом? У вас, наверное, отложены какие-то деньги, и ты сможешь на них жить, но они кончатся – и что потом? Ты еще очень молода, и здоровье у тебя отменное, но пройдет десять лет, пятнадцать, у тебя появятся проблемы, тебе станет все труднее ухаживать за мужем, и ты невольно начнешь проклинать и собственную жизнь, и жизнь своего обожаемого мужа, которая все никак не закончится и не даст тебе наконец вздохнуть полной грудью. Ты этого хочешь?
Елена упрямо мотнула головой.
– Все равно я никогда не соглашусь с тем, чтобы Лева… чтобы он умер, – она с трудом выговорила последнее слово. – Я не боюсь трудностей.
– Господи, дурочка ты моя маленькая, – Арбенина подошла к Елене вплотную и обняла ее за плечи. – Да разве речь идет о том, на что ты согласишься или не согласишься? Речь идет о том, чтобы быть готовой ко всему, и не только морально, но и во всех других смыслах. Вот ты явно не готова терять, и сейчас тебе кажется, что пусть наступят какие угодно последствия, какие угодно трудности, только не потеря. А я пытаюсь тебе объяснить, что потеря – это наименьшее из зол, которое может случиться. Да, человек имеет право прожить столько, сколько судьба ему назначила, это даже не обсуждается. Но не надо бояться потерять, потому что все другие варианты могут оказаться еще тяжелее, еще невыносимее, понимаешь? Не надо обманывать себя и думать, что главное – не потерять, а со всем остальным можно ужиться, ко всему остальному можно приладиться, и это будет точно лучше, чем потеря. Не со всем и не ко всему. И лучше не будет. Вот, собственно, только это я и хотела тебе объяснить.
В глазах Елены плескалось смятение, она пыталась осознать то, что ей объясняли.
– И… и что мне делать? – растерянно спросила она.
– А вот это хороший вопрос, – засмеялась Арбенина. – Ты явно выздоравливаешь. Значит, так, дорогая моя: коль ты должна быть готова ко всему, в первую очередь надо не просиживать дни и ночи возле реанимации, а работать, причем чем больше – тем лучше, потому что, каков бы ни был исход, тебе потребуется много денег. Их надо заработать. Накануне несчастья Лев Алексеевич говорил, что ты должна через короткое время ехать на гастроли, вот время прошло, а ты здесь. Почему?
– Но как же… ведь Лева… и Анна Викторовна… – забормотала Елена.
– Вот именно, Лева и Анна Викторовна, – сердито откликнулась актриса. – Анна Викторовна прекрасно может остаться здесь контролировать ситуацию, ежедневно общаться с врачами и информировать тебя. А ты должна работать, работать и работать! Как ломовая лошадь, забыв обо всех своих страхах и сомнениях. Я знаю, что ты мне сейчас скажешь: невозможно и неправильно думать о работе, когда у тебя муж при смерти. Так?
Елена молча кивнула и низко опустила голову.