Смерть как искусство. Том 2. Правосудие
Шрифт:
Никита рухнул на диван и закрыл лицо руками.
– Вдовой? Да ты и так можешь остаться вдовой в любой момент, как же ты не понимаешь? Что ты мне все про ужин… Какой ужин? Ты что, забыла? Меня могут убить. Убить! Меня! Могут! – истерически выкрикнул Колодный. – Каждый день, каждый час, каждую минуту. Я этого не вынесу, Вера! У меня нет больше сил!
Она присела рядом, обняла мужа и стала гладить по спине.
– Ну не надо так, милый, не надо. Все обойдется, все будет хорошо, ничего плохого с тобой не случится. Надо верить в это – и все будет хорошо. Не надо думать о плохом, не надо его призывать, надо думать только о хорошем, – приговаривала она в такт движениям руки.
Никита вырвался, вскочил
– Как же ты не понимаешь?! Я больше не могу! У меня не хватает нервов это пережить! Сначала Богомолов, потом Артем, а теперь мне заявляют, что я могу стать следующей жертвой. Налей мне выпить, я же просил!
– Тебе хватит, – робко заметила Вера. – Никитушка, давай лучше чайку…
– Я сам знаю, когда мне хватит!
Он открыл дверцу бара, достал бутылку виски и отхлебнул прямо из горлышка.
– Все идет прахом, и постановка, и моя роль… У меня только-только появилась надежда, и вот… Вера, я боюсь, – голос его сел до шепота. – Я никому не признаюсь, но тебе скажу правду: я смертельно боюсь. Даже не предполагал, что человеку может быть так страшно, как мне сейчас. Знаешь, я много чего в своей жизни сыграл, и страх тоже играл, но только теперь понял, что это такое: смертный ужас…
Он подошел к сидящей на диване жене, рывком поднял ее и прижал к себе, потом внезапно отпустил и рухнул перед ней на колени, крепко обхватив ее бедра. Вера попыталась поднять его, но Никита был намного мощнее хрупкой невысокой женщины.
– Не бросай меня, Верка, – шептал он, уткнувшись лицом ей в живот. – Я умру, если ты меня бросишь. Ты – единственное, во что я еще верю, на что надеюсь. Ты ведь не предашь меня, правда?
Губы у Веры задрожали, она еле сдерживалась, чтобы не заплакать.
– Ну что ты, Никитушка… Как же я могу тебя бросить, я же люблю тебя. Почему ты так говоришь?
– Потому что я – неудачник… Если с этой ролью не выгорит, значит, мне вообще не судьба быть актером… Ничего у меня не получается! Зачем тебе такой муж? Ты меня бросишь, я знаю. Я столько лет тебя добивался, столько сил положил… И это тоже пойдет прахом. Неудачник, проклятый неудачник!
Он отпустил ее бедра и осел на полу, словно тряпичная кукла, у которой закончился завод.
– Никитушка, я никогда тебя не брошу, что ты такое говоришь! Милый мой, любимый мой, не надо так… Ты только не пей так много… пожалуйста…
Она все-таки разрыдалась, закрыв лицо руками. Колодный неловко, опираясь руками о пол и пошатываясь, поднялся с колен, усадил плачущую жену на диван, а сам взял со стола бутылку, сделал еще пару глотков и прохрипел:
– Я не могу не пить. У меня нервы не выдерживают. И вообще, я в порядке… Ну, ладно, не плачь, а? Я не могу видеть, как ты плачешь, – умоляюще проговорил он. – Успокойся, Веруша, не разрывай мне сердце.
– Ты все время пьешь, – всхлипывала Вера. – Ты в последнее время совсем не обращаешь на меня внимания, меня как будто нет, я – пустое место. Приходишь пьяный, засыпаешь, просыпаешься и убегаешь, а возвращаешься опять пьяный. Никита, когда это кончится?
– Да что «это»? Подумаешь, выпил человек немного! Чего ты из этого проблему делаешь? Хочешь от меня избавиться? Да пожалуйста, меня со дня на день убьют – и гуляй на свободе! Дождаться не можешь?
Последние два глотка из бутылки оказались роковыми, Никита Колодный зверел на глазах, теряя человеческий облик и произнося обидные и несправедливые слова. Вера заплакала еще горше, она хорошо знала своего мужа и понимала: выслушать ей придется много разного, прежде чем он угомонится и уснет.
Но как же она его любит! И ничего не может с этим сделать. Любит – и все.
Настя жалела, что при ее разговоре с Арцеуловым после репетиции не присутствовал Антон Сташис, и решила ошибку не повторять.
– Я
Михаил Львович в ответ на просьбу встретиться и поговорить пообещал приехать в театр не за сорок пять минут до начала спектакля, а часа за полтора.
– Другого времени у меня не будет, – сказал он. – Я весь день занят. Вам полчаса хватит на ваши вопросы?
– Должно хватить, – ответила Настя, а про себя подумала: «Ну, это уже как пойдет».
С Михаилом Львовичем они столкнулись в коридоре «мужского» крыла, он шел к своей гримерке в распахнутом пальто и со стаканом чаю в руке.
– Ну-с, – Арцеулов повесил пальто в шкаф и вальяжно раскинулся на диванчике, указав гостям на два стула, стоящие перед гримировальными столиками, – давайте свои вопросы.
– Скажите, – начала Настя, открыв блокнот, куда она делала подробные выписки из стенограмм репетиций, – вам удобно играть роль Зиновьева? Не смущает мотивация вашего героя?
– А что там должно смущать-то? – Арцеулов повел мощными плечами. – Нормальная мотивация, как у многих. Конечно, она чудная, странноватая, но вы покажите мне пьесу, где мотивация героя будет понятна абсолютно каждому? Пьесы для того и пишутся, чтобы показать необычные переживания, нестандартные ситуации. Да взять хоть чеховского дядю Ваню. Вот почему у Войницкого год назад испортился характер? Двадцать пять лет он терпел, терпел, а потом вдруг – раз! – и год назад у него терпелка кончилась. Двадцать пять лет все было хорошо, и вдруг он взбрыкнул. С чего это? Многие актеры считают, что это произошло из-за появления Елены Андреевны, но ведь Елена Андреевна живет в имении только три месяца, а Мария Васильевна говорит: «Прости, Жан, но в последний год ты так изменился, что я тебя совершенно не узнаю». Тоже ведь непонятно, что у него за мотивация, и ничего – сто лет уже пьесу играют, и никого не смущает, что непонятно. Я вам больше скажу: никто на эту непонятность даже внимания не обращает. И таких примеров я вам сотню приведу.
– А вот Никита Колодный все время жалуется, что ему неудобно играть, у него текст на язык не ложится, он не понимает, как отыгрывать реплики вашего героя.
Арцеулов внимательно посмотрел сначала на Антона, потом на Настю и усмехнулся:
– А вы неплохо осведомлены. Вы ведь, кажется, были только на одной репетиции?
– На двух с половиной, – уточнил Антон.
– Ах так… ну, все равно. Я вообще не понимаю, чем Никита недоволен. Уж какие такие в моей роли реплики, которые надо так уж особенно отыгрывать? Нет, я Никиту, конечно, понимаю, первая серьезная роль в нашем театре, и ему хочется сделать блестящую работу, чтобы его заметили, чтобы заговорили о нем, чтобы пресса была хорошая. На самом деле, я думаю, что его попытки изменить мой текст – это всего лишь попытки сделать собственную роль более яркой, более выпуклой. Решил, понимаете ли, мальчик потянуть одеяло на себя, ну да у нас, у актеров, это дело обычное, каждый из нас не о судьбе спектакля в целом заботится, а только о том, чтобы себя, любимого, показать. По мне, так у моего героя все связно и логично, он мать любил, пытался сделать все, что мог, но не смог только одного: окончательно расстаться с бизнесом, потому что бизнес – это его жизнь, его будущее, а у умирающей матери будущего все равно нет. Конечно, выбор тяжелый, кто ж спорит, но этим и интересна моя роль, а Никитка хочет все это похерить. Но я не сержусь на него. Просто он еще молодой и неопытный, его можно простить. Хотя нервозности из-за его выступлений на репетициях многовато, это я признаю. Да вы и сами, наверное, заметили.