Смерть как искусство. Том 2. Правосудие
Шрифт:
Через несколько месяцев Вероника рассказала ему, что к ней приходил адвокат Светланы. Вера задавала очень неудобные вопросы, и Никите пришлось признаться, что пентакль он украл. Но, разумеется, Леоничев в этот момент был жив и здоров, просто он вышел из комнаты.
– Ты меня презираешь? – тоскливо спросил он Веру. – Я – вор. И я тебя обманул, сказал, что Дима сам отдал подвеску.
– Ты – мой любимый, – грустно ответила она. – Ты пошел на это ради меня. Ты не хотел меня расстраивать. Я это ценю. Конечно, ты поступил плохо, но я, наверное, сама во всем виновата, я слишком настаивала…
Прошло шестнадцать месяцев, и вдруг в театре «Новая Москва» появился Артем Лесогоров со своей пьесой «Правосудие».
Его охватил ужас. Откуда у Артема информация, положенная в основу сюжета? Что именно он знает? Насколько подробно? Никита сделал все, чтобы сблизиться с Артемом и выяснить, что ему известно, он открыто набивался ему в друзья, поил журналиста водкой, соблазнял возможностями тусоваться в бомонде, водил в «Киноманию», знакомил с разными известными людьми, а сам постоянно, и на репетициях, и вне их, пытался повлиять на Лесогорова и уговорить внести изменения, которые сделали бы сюжет пьесы менее узнаваемым. Да, пока, до поры до времени, ему удается не рассказывать Вере о «Правосудии», но ведь настанет день прогона, а потом день премьеры, и она все равно увидит спектакль и все поймет. Конечно, история абстрактного Юрия – это вовсе не история Никиты Колодного, но вот разворот с флэшкой и последующим обвинением жены Зиновьева – это в самую точку. Вера была на суде, она слышала про флэшку и предсмертное письмо и знает, что Светку Леоничеву посадили из-за этой самой флэшки. Вера нежна и доверчива, но она отнюдь не дура. Отнюдь. И она бросит Никиту, который совершил такую подлость. Нет, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы пьеса была поставлена в том виде, в каком ее принес в театр молодой драматург-журналист Артем Лесогоров. Лучше всего, конечно, чтобы пьесу вообще отказались ставить.
И Никита начал мешать. Он мешал исступленно, самозабвенно, постоянно нарываясь на сердитые окрики режиссера, он делал все, чтобы затормозить работу над спектаклем, надеясь на то, что Богомолову надоест биться над сырой и бесперспективной пьесой и он отступится. Или Лесогорову станут невыносимы постоянные замечания и советы, и он заберет пьесу, поняв, что как драматург не состоялся и с мечтой о постановке придется расстаться. Но Артем был податлив и терпелив, а главное – не обидчив, он понимал, что пьес писать не умеет, и с готовностью шел почти на любые изменения, но тут неожиданным препятствием стал, как ни странно, Лев Алексеевич Богомолов, который категорически отказывался признавать, что история с матерью Зиновьева надуманная и мотивация героя неубедительна. Напротив, Богомолову эта история ужасно нравилась, и он делал на ней основной акцент. Никита много раз обсуждал пьесу с очередным режиссером Семеном Борисовичем Дудником, который соглашался и говорил:
– Конечно, старик, если бы ставил я, то сделал бы именно так, как ты советуешь, ты совершенно прав. И история с матерью дурацкая и совершенно неправдоподобная, и история с флэшкой не лучше. Нет, это все никуда не годится. Если бы ставил я, я бы оставил саму идею трех вариантов одной и той же истории, но все остальное решительно переделал бы. В конце концов, я бы сам переписал пьесу, пусть даже моей фамилии как соавтора на афише не будет. Только кто мне даст ставить!
Такое развитие событий Никиту более чем устраивало: если будет ставить Дудник, то и сюжет пьесы станет совершенно неузнаваемым, и главная роль будет. Дело за малым – устроить так, чтобы Дуднику дали поставить «Правосудие», а для этого требовалось ни много ни мало – устранить Богомолова, временно, но надолго.
Подкараулить ведущего светский образ жизни худрука, который частенько возвращался домой далеко за полночь, труда не составило, тем более что Лев Алексеевич никогда не подъезжал на машине прямо к дому и возле подъезда всегда оказывался
С того дня он начал попивать, нервы не выдерживали осознания содеянного, а тут еще ежедневные репетиции, напоминающие о прошлом. За работу взялся Дудник, и Никита на некоторое время расслабился, полностью сосредоточившись на задаче выяснить, как много известно Артему. Когда Лесогоров уехал на целый день к себе в Шиловск, Никита украл на вахте ключ от служебной квартиры, сбегал за угол в мастерскую и сделал копию, потом влез в квартиру и попытался порыться в бумагах Артема, но не нашел ничего, ни единого листочка, имеющего отношение к делу Леоничева. Тогда он позвонил Ольге и снова попросил ее о помощи, все-таки она системный администратор, для нее компьютер – детские игрушки, пусть приедет и покопается в компе Лесогорова, пока Никита будет развлекать его в клубе «Киномания».
– Купи билет на спектакль, перед первым актом пройди из зрительного фойе через вот эту дверь, – он говорил и попутно рисовал на листке бумаги план, – в коридор, а оттуда на дальнюю служебную лестницу, поднимешься на самый верх, там квартира. Вот тебе ключ. Все посмотришь, если надо – скопируешь, и возвра-щайся тем же путем. Зайди в туалет для зрителей и посиди там до антракта, во время антракта сольешься с толпой и на второй акт пойдешь в зал как обыкновенный зритель.
Ольга послушно сделала все, как он велел, но это ни к чему не привело: в компьютере Лесогорова никаких материалов не обнаружилось.
И тут возникло еще одно препятствие: режиссер Семен Борисович Дудник резко поменял позицию. Теперь он не соглашался с Колодным и всячески защищал автора пьесы. Никита терялся в догадках, он не понимал, почему Дудник внезапно изменил свою точку зрения. И он задал режиссеру вопрос прямо в лоб. Ответ его ошарашил: оказывается, было указание руководства не сердить автора, потому что если он разозлится и уйдет, то уйдет вместе с деньгами, на которые в «Новой Москве» уже запланировано поставить три новых спектакля.
– Так что мне велено пылинки с него сдувать, вот так-то, друг Никита, – заключил Дудник. – И зря ты ерепенишься, зря стараешься, больше никаких переделок не будет. Всякие мелочи мы, конечно, подчистим, но ничего кардинального.
Колодный был в полном отчаянии. Он чувствовал себя крысой, загнанной в угол, и понимал, что зашел уже слишком далеко, и пути назад у него нет. Только вперед. Он готов на все, что угодно, лишь бы Вера не разочаровалась в нем и не ушла. Оставалось последнее средство, которое позволяло переделывать пьесу без риска потерять деньги.
Убить автора.
– Но это же глупо, – недоуменно протянул Камень. – И вообще, все, что делал Колодный, ужасно глупо. Да взять хоть историю с Арцеуловым: наврал сыщикам про его таинственные отношения с Артемом Лесогоровым, сочинил эпизод в гримерке, которого на самом деле никогда не было, навел тень на плетень, а ведь эта ложь проверяется в три секунды. Зачем он это сделал? На что рассчитывал? Глупость невероятная! У меня возникло страшное подозрение, что сыщики на этот раз столкнулись с неумным преступником.
– А что, преступники обязательно должны быть умными? – ехидно прищурился Змей. – Это только в книжках и в кино они умные, хитрые, коварные и жутко предусмотрительные, уничтожают все следы. А в жизни-то… – Он пренебрежительно махнул хвостом. – Мы с вами тут не книжки читаем, а про жизнь смотрим, так что надо быть готовым ко всему, в том числе и к непростительным ошибкам, и к обыкновенной глупости.
– А я не понял, – встрял Кот Гамлет, – это он из-за своей любви так убивался?
– Из-за нее, а то как же, – ответил всезнающий Змей.