«Смерть красавицам» или Петербургский мститель
Шрифт:
Иван Григорьевич пошёл следом.
Возле Ново-Александровского рынка собирал сведения не только Бубнов, но и чиновник по поручениям Алексеев. Невысокий подвижный мужчина с седыми висками и неизменно грустным взглядом появился на Конной улице ближе к вечеру, когда большинство петербургских «камелий» выходит на охоту на мужчин с тугими кошельками. Прошёлся, помахивая тростью, приглядываясь как бы рассеянно к здешним обитателям и ночным хищницам. Затем неприметно кивнул одной из девиц, давая понять, что хочет с нею поговорить.
В подворотне через шесть домов они перекинулись парой слов. Девица уже знала о смерти одной из ночных тружениц, но толком ничего рассказать не могла. Когда Алексеев уже собирался уходить, она тронула
– У нас тут страху нагоняют, говорят, что не первую изверг под нож пустил. Бают, что фараоны всё скрывают. Правда?
– Враки, – обернулся чиновник по поручениям, – убита одна. Ничего мы не скрываем, просто хотим быстрее поймать, как ты сказала, изверга.
– Мне страшно, – призналась девица. – Когда вы его изловите?
– Скоро, – и пошёл беседовать с другими помощниками, поставляющими столь необходимые для каждого сыскного агента сведения.
К вечеру истоптал башмаки, но ничего нового, проливающего свет на преступление, узнать не смог. Девица оказалась как призрак ещё при жизни: вроде бы её видели, а вроде бы и нет. Но скорее всего, попросту не обратили особого внимания – ведь каждый день «ночных бабочек» похож на предыдущий, меняются только лица мужчин, размер их кошельков и предпочтения.
Бубнов с Симкой зашли в гостиницу. Сразу же в нос шибанул запах какой-то затхлости, но запустения не ощущалось. Входили и выходили парочки, явно не за тем, чтобы поговорить о высоком искусстве. Красный ещё на улице попросил Ивана Григорьевича не махать сыскным жетоном, а предоставить разговор со служащими гостиницы на предмет, в которой из комнат сейчас находится Матрёна-Диана.
Не прошло и минуты, как Симка поманил взглядом Бубнова: мол, следуйте, господин хороший, за мною.
– В десятом, – сказал Красный и добавил, – во втором этаже.
Остановились перед дверью с небольшой медной, потемневшей от времени табличкой, на которой были витиевато изображены цифры 1 и 0.
Иван Григорьевич поднял руку, чтобы постучать, но Симка удержал.
Дверь отворилась, и на пороге возникла фигура чиновника по поручениям Кунцевича. Обеспокоенный взгляд и каменное выражение лица говорили о новых проблемах, низвергшихся на чёрных крыльях на сыскную полицию. В руке Мечислав Николаевич держал светло-коричневую папку с тёмными тесёмками.
– Разрешите?
– Заходите, – поднял взор на вошедшего начальник сыскной полиции, – присаживайтесь. Что у вас?
– Полюбуйтесь, – Кунцевич развязал тесёмки, достал из папки конверт и протянул Филиппову.
– Что это? – тот повертел в руках распечатанный конверт.
– Вы прочтите письмо.
Владимир Гаврилович углубился в чтение.
«Пять лет тому назад не имеющий ни родных, ни знакомых, я подлежал в Кишиневе отбытию воинской повинности. Не имея шансов на освобождение от военной службы, я по капризу судьбы вытащил несчастливый 26-й номер и был забрит в солдаты. После присяги я был отправлен в Тирасполь, где зачислен в астраханский драгунский полк. Прослужив шесть недель, я решился бежать и, как вы понимаете, моя родина стала мне мачехой. Вскоре я очутился в чужом для меня государстве, которое должно было заменить мне отечество. Но увы! Я не полюбил ни Галиции, ни Австрии, которая меня приютила. В одном маленьком городке я встретился с другим дезертиром.
Дезертир этот, настоящего имени коего я выдать не смею, пусть будет Дмитрием, страдал чахоткой. Я ухаживал за ним, но недолго, ибо чахотка не оставляет человеку шанса на жизнь. И вот перед самой смертью он доверил мне свою тайну, которую хранил много лет:
“Я умираю, и вместе со мной должен погибнуть клад в сорок миллионов рублей. Я благословляю Бога, – говорил он мне со слезами на глазах, – что Он послал мне тебя. Прими же в знак моей благодарности всё то, чем я должен был владеть. Дай мне только честное слово, что если сам не в состоянии будешь сделаться обладателем этого огромного состояния, то не отдашь его в руки иностранцев. Оно должно оставаться в руках наших
– Однако.
– Каково? – спросил с улыбкой Мечислав Николаевич.
– Очередная авантюра, – пожал плечами Филиппов. – И много ли тех, кто попался на эту удочку?
– Достаточно.
– И теперь с жалобами к нам?
– Само собой.
Начальник сыскной полиции покачал головой.
– Сколько вы приняли заявлений?
– Достаточно, но я связался с Лембергом…
– С полицией? – удивился Филиппов.
– Увы, австрийская полиция нам навстречу не идёт. Так получилось, что у меня там есть знакомые, вот к ним я и обратился… – Кунцевич умолк.
– Не томите, Мечислав Николаевич, театральными паузами, рассказывайте, как есть.
– Степан Борисов действительно проживает в Лемберге, но появился в городе только два месяца тому, живёт на широкую ногу, не имея при этом никаких занятий, и ежедневно из России и Румынии получает десятками денежные пакеты. Доподлинно установлено, что этот Борисов Степан Гаврилович – не дезертир, а оргеевский мещанин, сорока двух лет от роду.
– Направьте бумагу в полицейское управление Лемберга. Как-никак, Оргеев – российский город, а значит, и преступник должен предстать перед нашим правосудием. Результата, конечно, не получим, но, может быть, австрийцев наш Борисов не обманет.
– Хорошо.
– Что-нибудь ещё?
– Что делать с пострадавшими?
– Что с ними делать? За легковерие надо расплачиваться. Слава Богу, на сей раз малой кровью – всего-то десятью гульденами, это сколько по нынешнему курсу? И почему гульденами? Насколько помню, в Австрии кроны?
– Здесь тоже маленькая хитрость. Австрийская крона равна тридцати девяти копейкам, а голландский гульден – семьдесят восемь.
– Понятно. У вас, я знаю, Мечислав Николаевич, в «Петербургском листке» есть знакомые, – и пытливо посмотрел в глаза Кунцевичу.