Смерть меня не найдёт

Летова Ефимия

— Ты… что несёшь сейчас? — медленно проговорил Март, а я стояла, как статуя, и продолжала говорить:

— Агнесса шла туда не за фелиносом, — перед моими глазами снова разворачивались, расцветали картинки её памяти, и теперь я была полностью уверена в собственных словах. — Верховная обманула эту наивную неопытную девочку, пребывавшую в полнейшем отчаянии от того, что её обожаемый следователь так плохо теперь о ней думает, — Март привстал, словно собираясь перебить, а я повысила голос. — Да, несчастную, наивную девочку, у которой умирала мать, и которая очень хотела её спасти, а ещё — вырваться прочь из дома, в котором жить было невыносимо. Вероятно,

ты в курсе всего, да? В обмен на лечение матери Агнесса отправилась с целителем в дом утех, но облава, устроенная твоим школьным дружком Лиграном, помешала, впрочем, никто не гарантировал бы, что тот урод сдержал слово. Жрица предложила Агнессе другую сделку — кража незначительной, ненужной ей вещицы. На самом деле, она подтолкнула её, девочку с удивительным донумом закрытой от ментального чтения памяти, к убийству собственной незаконнорождённой дочери, которая была для неё опасна. Если ваша реликвия и украдена, то не Агнессой. Я ничего не могу доказать, но я знаю, я видела её воспоминания… Совсем в другом мире в очень похожем теле жила девушка Камилла. Верховная поменяла наши сознания местами, по её словам, моя душа оказалась подходящей. Она сказала мне, что сама ничего не могла добиться от Агнессы, но я думаю, дело в другом, что-то произошло с ней, уж слишком жрица была уверена, что этой девочки больше нет. Я не врала тебе. Всё сложно, запутанно, глупо, но я хочу тебе сказать только одно. Я тебе не врала. Я оказалась в теле Агнессы в тот день, когда ты поднял мёртвую крысу.

Мартен смотрел на меня, не отрываясь.

— Не могу понять только, — сказала я, так же безжизненно, как и раньше, боль внутри словно притупилась, отступила за пелену безразличия ко всему произошедшему и происходящему. — Как ты до сих пор не оказался на должности королевского некроманта, с такими-то талантами?

— Тебя интересует моя должность? — Март поднял брови.

— Да не особо, — честно ответила я, а потом не удержалась. — Играл ты потрясающе, у меня ни разу не возникло в тебе сомнения. Вот только соблазнял меня слабо, вяло, без огонька, знаешь ли. Так не понравилась? Побрезговал? Или близость Ильяны мешала?

— Забудь об Ильяне, — он потёр лоб, ромбовидные кристаллики на висках, щёки. — Мы встречались, это правда, но давно и не долго. Она всегда вешалась мне на шею, я старался щадить её чувства, как мог. Это было вскоре после того, как я закончил Школу, и я до сих пор об этом жалею, — он осёкся, а я хмыкнула:

— В моём мире к отношениям между кровными родственниками не относятся так легко. Мягко говоря, это сильно не приветствуется, а в Магре, видать, всё проще, раз ты говоришь об этом так спокойно…

Март потянул меня к себе за руку, я не сопротивлялась, опустилась на кровать рядом с ним, и, когда наши глаза оказались друг напротив друга, поняла, что не дышу даже по привычке.

— Кто ты? — спросил он, очень тихо, очень серьёзно, и хотя где-то на задворках души мне всё же хотелось вцепиться ему в лицо когтями, орать, телепортировать к неведомой хмыре его, сестру-извращенку, весь этот дом, я ответила так же тихо и почти спокойно:

— Камилла. Агнессы в этом теле нет, только её воспоминания. Меня зовут Камилла. Я из другого мира.

— И ты появилась, когда…

— Когда мы познакомились в Винзоре. И ты угостил меня мясом.

— В день, когда я поднял мёртвую крысу, — медленно произнёс Март, видимо, что-то вспоминая, прикидывая, высчитывая про себя, а потом снова уставился на меня, глаза в глаза, словно хотел взглядом просверлить

насквозь.

Такой близкий.

Такой невыносимо чужой, что мне в какой-то миг стало безумно страшно, будто именно сейчас он из моей груди сердце вырвет и с хлюпающим хрустом раздавит в кулаке, как насекомое, — такой вымораживающий, жуткий был у него взгляд.

— Камилла?

— Да, — мои губы движутся, а звук не вылетает. Мартен наклоняется и достаёт из голенища сапога кинжал, тот самый, которым протыкал наши предплечья, когда смешивал кровь на ритуале на задворках таверны. Неуверенно касается другой рукой бахромы порванной кожи на шее, на запястье… Подходит к столу и резкими, отрывистыми безжалостными движениями что-то вырезает на столешнице. Подталкивает меня к столу.

— Что здесь написано?

— Вот это — твоё имя, — я спотыкаюсь на полуслове. — Ты выкладывал его камушками на пляже.

— Это другое имя. Агнесса умела читать, а ты, ты… — он взлохмачивает волосы, а потом ухватывает меня за подбородок и снова пристально, требовательно, отчаянно всматривается в глаза.

Лирта Хорренда говорила, что они не скрывают никаких мыслей.

Этот жест был мне знаком. Нет, не мне, Агнессе. Это уже было, давно, она и мужчина перед ней, высокий, красивый, сосредоточенный, острие проступивших когтей на коже.

«Я очень… привык к вашим травам. И к тебе тоже, юная лирта…»

…да не может этого быть!

Я тоже протянула руку, коснулась его лба, щёк, провела пальцами по векам, губам, скулам. Задела камни-ромбики, а Март не шевелился, наблюдал за мной.

— Это не мезонтит, но и не просто речная галька, — сказала я, не ожидая подтверждения, точнее, не нуждаясь в нём. — Подобные камушки-артефакты я видела в школьном музее. Они все выглядят очень похоже. Там был камень, помогающий длительное время поддерживать наложенные иллюзии.

— Славрит, — Март кивнул.

Я чуть-чуть надавила на гладкие чёрные фигурки, подвигала из стороны в сторону — и они выпали мне в ладони. Кожа под ними была самая обычная, разве что виднелся немного вдавленный контур. Рука, всё ещё касающаяся моего подбородка, дрогнула.

— Тот, кто убил крысу, тот, кто меня тогда так настойчиво… допрашивал, кто это был?

— Мой заместитель. Я после этого руки ему оторвал, а потом пришил обратно. Задом наперёд.

— Не сомневаюсь.

Не удерживаемая теперь ни магическим усилием мага, ни артефактом, иллюзия спадала неохотно, неторопливо, а мужчина передо мной — я не знала теперь, каким именем его называть — не спешил её подгонять. Но всё же она спадала. Мягкие черты лица приобретали правильную чёткость, хищную остроту, волосы темнели, удлинялись, распрямлялись… Дурашливость, подростковая насупленность, извечная лёгкая уютная заспанность, мягкость щёк и губ — всё это, казавшееся мне неотъемлемой, такой привычной и родной частью его облика, исчезало на глазах, словно капли воды под жгучими белыми лучами Луавы.

— Могу повторить, — я сама поражаюсь тому, что всё ещё в силах выговаривать слова. — Ты прекрасный актёр. Для главы государственного ведомства, пожалуй, у тебя слишком много странной фантазии и склонности к авантюрам, но на сцене ты имел бы невероятный успех. Восхищена. Столько талантов. Надо полагать, ты не только королевский следователь?

— Не только, — голос изменился тоже. И тело. Рубашка на груди всё ещё была расстёгнута, и я провела исхудавшими синеватыми пальцами по мускулам, которых не было у моего смешливого дурашливого приятеля.