Смерть на фуршете
Шрифт:
— Интересно, это как-то связано с убийством Игоря Горчаковского после вручения премии «Новый русский роман»?
— Опосредованно — нет сомнений. Я ведь смотрю и другую прессу, и телевизионные новости, и Интернет. Так что мне интересно, куда он вывернет.
— А что говорят по поводу убийства СМИ?
— Надо заметить, информационный повод сохраняется. Ведь убийца или скорее убийцы не найдены. Я уже не говорю о заказчиках. Пресс-служба Следственного комитета делает лишь общие заявления о продвижении расследования. Зато Интернет и массмедиа бурлят. Многие связывают это двойное («А
— Мне рассказывал один знакомый, — сказала Ксения, — он был на этой убийственной церемонии, что Абарбаров быстро напился и ушел еще до убийства Горчаковского.
— Ну, не знаю… В одной из публикаций корреспондент, ссылаясь на некий компетентный источник, говорит, что действительно Абарбаров был пьян и его в мертвецки пьяном виде обнаружили спящим где-то в задних рядах пустого зала. Но, извините, сыграть пьяного проще, чем пьяному сыграть трезвого, — это старая актерская истина. Ушел он позже, вместе с другими, после проверки. А потом исчез… Я, кстати, Антону только сочувствую: какие-то антисемиты уже раскопали в его родословной еврейские корни и теперь пишут в своих блогах и форумах об очередном заговоре мирового сионизма против русской литературы и культуры. Хорошо, конечно, что Алла Гербер и другие правозащитники тут же выступили с заявлениями и напомнили погромщикам и о презумпции невиновности, и о том, что, возможно, и сам Антон стал жертвой преступников, но факт есть факт: на каждый роток не накинешь платок…
Из рутины рабочего дня Ксению вывел, как уже стало привычным, звонок Трешнева.
— Новости есть? Борис не звонил? — Он расспрашивал с таким напором, будто руководил бригадой следователей по раскрытию фуршетного убийства.
Затем сообщил, что сегодня у него намечены важные встречи на церемонии вручения «Губернской премии», коротко «Салтыковки» или, еще короче, «Щедринки»…
— И такая есть?
— Есть и такая! Встречаемся у метро «Кропоткинская».
Встретились.
— Куда мы идем?
— Не куда — а зачем! Мы всегда идем на фуршет. Это поле нашего общения — поле нашей жизни. Но, как говорят продвинутые пердагоги, нужна замотивированность. Объедалово и опивалово быстро становится банальностью. А мне надо поговорить с компетентными людьми.
— Как понимаю, опять по убийству Горчаковского, господин следователь?
— Нет! Убийством занимается твой славный брательник. А я хочу оказать ему профессиональную помощь. Выступить, так сказать, литературным консультантом. Меня интересует творческая биография покойного.
— Очень интересно! Я тебе говорила, что на диске, где Пелепенченко читает главы из романа Горчаковского, это главным образом именно крымские главы, которые отметила Инесса?
— Не говорила! Ты — молчала! И ты молчала?! Дай твой диплом филолога — порву его на мелкие клочки!
— Это ты дай мне свой диплом литературного работника — и я его порву! Ты что же, не слушал запись?! — Ксения, воспользовавшись случаем, легко потрепала его за ухо, несколько оттопыренное, что ей особенно нравилось. — Ты считаешь
— Кто это спрашивает? Что ты вообще делала во время учения на филфаке?!
— Влюблялась! — гордо бросила Ксения, но этот протест, провозглашенный над бездной, Трешнев пропустил мимо ушей.
— Надо было на лекции ходить. Хотя бы иногда!
— Вот и просвети меня сейчас, в формате последипломного образования: что это за «Щедринка»?
— Как ты, наверное, догадываешься, она связана с именем гения русской и мировой сатиры Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина…
Ксения показала академику-метр д’отелю язык.
— В России имя лакомое, поэтому салтыков-щедринских премий, по-моему, две или три. Но эта — самая известная. Официальное название — «Губернская литературная премия имени Салтыкова-Щедрина», и дают ее преимущественно писателям, живущим за пределами Москвы и Питера, пишущим о российской глубинке… То есть добротный середняк. «Губернские очерки» Щедрина читала?
— В университете, — отважно соврала Ксения и правдиво уточнила: — Андрей, ты забыл: я лингвист!
— Перечитай, лингвист! Поразишься, как мало что изменилось. А говорят: обличитель самодержавия. Нет! Препаратор человека и общества как такового!
— И кому на этот раз дали?
— Откуда я знаю! Объявят. Что это у тебя так благоухает? — Трешнев кивнул на Ксенину сумку.
— Киевские ковбасы! Муж передал с оказией.
— А он что у тебя, в Киеве? В такую жару передал?
— Приятель мужа летел в Москву, а муж меня любит и знает, что я от украинской колбасы просто-таки умираю.
— Что, у вас на работе холодильника нет? Пока еще домой доберешься!
— Он, кстати, и бутыль медовой с перцем передал…
— Ну и муженек у тебя… Супруге — бутылку водки! Авиарейсом!
— Это он для тестя, то есть для отца моего. А ему сейчас никак нельзя. Обследуется. Так что хочу угостить тебя.
— Это прекрасно! Но ведь угостить, а не отравить испортившимся продуктом! Порой и дезинфекция водкой бессильна.
— Да, Трешнев, ты умеешь говорить комплименты!
— Как заметил земляк твоего мужа, правду говорить легко и приятно.
— Слушать не всегда приятно. Хотя начинаю привыкать… Ладно! А почему в Музее Пушкина церемония?
— Где еще? Премия несколько раз меняла спонсоров: то губернатора какого-нибудь подоят, то бизнесмена нестоличного заинтересуют… Музея Салтыкова в Москве нет. Родовую усадьбу в Спас-Угле так и не восстановили, хотя советская власть клялась и почти что божилась… Теперь там только бобры свои хатки строят… В Твери или в Кирове-Вятке, где есть его музеи, устраивать фуршеты при таком колеблемом финансировании накладно… Что же, туда жюри и литературную тусовку спецпоездом или хотя бы спецэлектричкой возить?! А потом кто-то вспомнил, что Салтыков-Щедрин не только окончил Царскосельский лицей, но и был там провозглашен «Пушкиным тринадцатого выпуска». Сообщаю для выпускниц филфака известный историко-литературный факт: в лицее была традиция определять на каждом курсе самого литературно талантливого и давать ему такой титул, по номеру курса. Потому и стали вручать «Губернскую Щедринку» в Музее Пушкина.