Смерть на Ниле
Шрифт:
– Он помолчал.
– Я ошибаюсь?
– Нет. Вы совершенно правы.
– Она заговорила, отчаянно, горько.
– Как глупо было молчать, но мне было стыдно, и я не хотела, чтобы все узнали! Ведь тогда бы все узнали. И потом, меня оскорбило такое нелепое подозрение… подозрение, будто я…
Пуаро закончил фразу за нее:
– Вам показалось оскорбительным подозрение в убийстве?
– Да, – и снова неудержимая исповедь, – я так отчаянно старалась скрыть ото всех… ведь она не виновата. Ее книги больше не покупают.
– Мне приходится быть начеку, чтобы вовремя увести ее… И вот она возненавидела меня. Она во всем винит меня. Иногда я вижу это в ее глазах…
– Бедная девочка, – сказал Пуаро. Она резко повернулась к нему.
– Не смейте меня жалеть. Не будьте ко мне добры. Мне легче без этого.
– Она глубоко и горестно вздохнула.
– Я так устала. Смертельно устала.
– Я знаю, – сказал Пуаро.
– Все вокруг считают меня грубой, невоспитанной, упрямой. А я ничего не могу поделать. Я разучилась быть хорошей.
– Я же говорил вам – вы слишком долго несете свое бремя в одиночестве.
– Какое облегчение разговаривать с вами, – медленно сказала Розали, – вы всегда были так добры ко мне, мсье Пуаро. А я так часто обходилась с вами безобразно грубо.
– Вежливость совсем не обязательна между друзьями.
Она вдруг снова стала подозрительной.
– Наверное, вы расскажете о нашем разговоре? Вам ведь придется объяснить, почему я выбросила за борт эти проклятые бутылки?
– Нет, вовсе не придется. Вы только ответьте мне: когда это было? Десять минут второго?
– По-моему, да. Я не помню точно.
– Так, теперь скажите, мадемуазель, вы видели мадемуазель Ван Скулер?
– Нет, не видела.
– По ее словам, она выглянула из двери своей каюты.
– Наверное, я не заметила. Я оглядела палубу, а потом повернулась к реке.
– Значит, вы не видели ничего – совсем ничего, когда были на палубе.
Наступило молчание, долгое молчание. Розали нахмурилась, казалось, она серьезно обдумывает что-то. Наконец, она решительно проговорила:
– Нет, я никого не видела.
Эркюль Пуаро медленно покачивал головой. Он был печален и очень серьезен.
19
Люди собирались в ресторан с видом унылым и угнетенным. Очевидно, чрезмерный аппетит должен свидетельствовать о бессердечности, поэтому к еде почти не притрагивались. Тим Аллертон был в это утро особенно не в духе и явился, когда его мать уже сидела за столом.
– И зачем только мы поехали на этом проклятом пароходе! – проворчал он.
– Да,
– Подумать, что кто-то хладнокровно мог застрелить эту юную прекрасную девушку. И эта другая девочка, такая несчастная!
– Жаклина?
– Да, мне больно за нее. Она такая маленькая и жалкая.
– В следующий раз не будет играть в игрушки, которые стреляют, – отрезал Тим, неохотно намазывая хлеб маслом.
– Ты сегодня просто невыносим, Тим.
– Да, у меня жуткое настроение, как и у всех.
– Но к чему эта озлобленность? Я просто сожалею и грущу.
– Ах, ты во всем видишь только романтику. Неужели ты не понимаешь, – мы оказались замешаны в деле об убийстве. Все на этом пароходе под подозрением. Миссис Аллертон удивилась.
Формально да, но ведь это дико себе представить, будто мы..
– Нисколько не дико, и, уверяю тебя, полицейские из Шелала и Асуана не посмотрят на твои добродетели и мягкое сердце.
– Я надеюсь, преступников обнаружат еще до прибытия в Асуан.
– Интересно, каким образом?
– Мсье Пуаро найдет убийцу.
– Этот старый болтун? Никого он не найдет, он только и умеет, что вести беседы и ухаживать за своими усами.
– Послушай, Тим, нам все равно придется через это пройти, давай постараемся не портить себе нервы.
Но Тим был по-прежнему мрачен.
– Ты слышала, пропало жемчужное ожерелье.
– Жемчужное ожерелье Линнет?
– Да. Кто-то украл его.
Может быть, из-за этого ее и убили?
– Ах, мам, ты путаешь две совершенно разные вещи.
– Кто тебе сказал о пропаже жемчуга?
– Фергюсон. А ему – механик, его друг, который, в свою очередь, узнал от горничной.
– Красивый был жемчуг, – сказала миссис Аллертон. Подошел Пуаро и сел за стол.
– Я несколько запоздал, – сказал он, поклонившись.
– Мистер Дойль серьезно ранен? – спросила миссис Аллертон.
– Да, доктор Бесснер с нетерпением ждет приезда в Асуан, где можно будет сделать рентген и удалить пулю. Он надеется, что Дойль не останется хромым на всю жизнь.
– Бедный Симон, – вздохнула миссис Аллертон, – только вчера он был так счастлив, и все на свете было к его услугам, а сейчас его жена убита, и сам он ранен и лежит беспомощный. Но я надеюсь… – она замолчала.
– На что, мадам? – спросил Пуаро.
– Я надеюсь, он не очень сердится на эту бедную девочку.
– На мадемуазель Жаклину? Как раз наоборот, он очень беспокоится о ней.
Пуаро обернулся к Тиму.
Помните, психологическая задача. Все время, пока мадемуазель де Бельфорт преследовала их, Симон был в бешенстве. И вот теперь, когда она выстрелила в него и серьезно ранила, возможно, сделала его хромым на всю жизнь, весь его гнев испарился. Вы можете это объяснить?
– Да, – задумчиво проговорил Тим.