Смерть на выбор
Шрифт:
— Да нет, я не помешаю! — Когда профессиональный психолог решил настоять на своем, переубедить его, взывая к голосу разума, невозможно. Лучше ссылаться на технические трудности.
— Во-первых, уже поздно и я не смогу выписать для вас пропуск. Во-вторых, посторонние в аппаратной, как правило, только нервируют персонал. И в-третьих, мы же с господином Балашовым договорились, что моя работа будет оцениваться по конечному результату. — Дама с минуту молчала. Переживала удар из всех крупнокалиберных орудий.
—
— Я понимаю, — злорадно посочувствовала Лизавета.
Хоть одного человека ей сегодня удалось переговорить.
А то она уже сомневалась в своих способностях. И Сашу Смирнова, и Сашу Байкова переубедить, переспорить не получилось.
— Но завтра мы сможем увидеться для обговора?
— Конечно, сможем. Я монтирую всю ночь. Потом капельку передохну — и Бога ради.
— Всего доброго.
— До завтра. — Лизавета простилась до завтра, хотя у нее наверняка не будет ни времени, ни желания общаться с предводительницей «Всей России».
Телефон зазвенел, как только она положила трубку. Теперь уж точно оперативник Смирнов.
— Лелечка, я никак не могла до тебя дозвониться, тебя весь день добиваются какие-то люди. — Опять ошибка, на этот раз бабушка.
— Ба, я же сказала, что буду на съемках, — вздохнула Лизавета. Ее приверженная строгим правилам бабушка никак не одобряла суетную работу внучки. Что это за деятельность — вроде человек на службе, а к телефону не подходит, отговорки сплошные — монтаж, съемки, в аппаратной, на выпуске.
— Я записала, кто звонил, — укоризненно продолжала старушка. — Значит, какой-то Балашов, потом опять Балашов, но с другим голосом. — Внучкиных знакомых бабушка тоже не одобряла. И правильно! Почему Балашовы говорят разными голосами? — Олег просил с ним связаться, дал номер, сейчас, очки найду.
— Не надо, ба, я все равно… — Лизавета поздно сообразила, что сморозила глупость. Неодобрительное отношение к подозрительным знакомым внучки уживалось в ней с твердым убеждением — к людям надо относиться по-доброму. Нельзя обманывать, нельзя игнорировать просьбы, нельзя говорить, что тебя нет дома, когда ты дома. И так далее.
— Милая, я не понимаю! Ты постоянно забываешь о человеческих отношениях. Человек звонил, просил, это неприлично…
— Ладно, ладно, диктуй номер. — Но унять старушку не так-то просто.
— А я тоже. Почему-то работаю как твой секретарь, хотя у меня и своих хлопот немало. Тебе бы понравилось, если бы на твои просьбы не обращали внимания?
— Ба, я уже держу в руках ручку. Я уже перевоспиталась и непременно позвоню. — Лизавета дисциплинированно переписала совершенно ненужные номера.
— Ты поела?
Отвечая на этот вопрос, тоже следовало быть бдительной. Бабушка пребывала в уверенности, что Лизавета губит свой желудок. Переубедить ее было непросто.
— Да, мы перекусили в кафе.
— Что? — Очень строгий вопрос.
— Кнедлики какие-то, — правдиво попыталась припомнить Лизавета, спор с оператором вычеркнул из памяти меню.
— Опять выдумываешь!
— Не, ба, дорогая, честно-пречестно, кнедлики и булочки с паштетом.
— Смотри сама, смотри сама. — Бабушка решила не спорить с упрямицей. — А домой когда?
— У меня ночной монтаж. — Лизавета произнесла незамысловатую фразу как можно вкрадчивей. Трудовые ночи тоже входили в перечень предметов, не изученных бабушкой в свое время в Смольном.
— Как же так, Лелечка, а ужин? — немедленно начала переживать бабушка. О том, что порядочные, девушки по ночам не работают, она не заикалась — Лизавета пахала на ниве телевизионной журналистики уже пять лет, и за это время ей удалось втолковать и бабушке, и менее озабоченным приличиями родителям, что профессиональной телевизионной техники в славном городе Санкт-Петербурге мало, следовательно, работает она круглосуточно.
— У нас столовая до одиннадцати, — капельку соврала Лизавета. Студийный общепит работал до десяти вечера, причем буфетчицы стремились избавиться от съестного значительно раньше — зачем заказывать излишки, возиться с холодильником для маложеланных вечерних едоков? Так что всегда в ассортименте были только всевозможные шоколадки и печенье. В эти детали Лизавета предпочитала бабушку не посвящать. «Сникерсы» и «Марсы» та считала пищевым олицетворением гастрита.
— Ладно. Пока. Я еще позвоню.
— Зачем обещаешь? — обреченно вздохнула бабушка.
К полуночи все разошлись. Замерла бурная эфирная жизнь. Только бравые милиционеры, переведенные на круглосуточный график, обходили дозором пустынные коридоры, а в некоторых монтажных засели халтурщики. Наташа Дербенева пришла в пять минут первого. Отыскала в условленном месте ключи, оставленные предшественником. Девушки вместе оттащили в аппаратную коробки с кассетами. Лизавета попыталась расставить их по порядку — в нужной последовательности. Вполне бесполезная попытка научно организовать труд. Все равно все перемешается и спутается.
— «Мастер» закодирован? — сурово вопросила Наташа.
Наташа, хороший инженер видеомонтажа, славилась женственной внешностью и мужским характером. Кудрявая беленькая челочка, круглые голубые глаза, нежные, пухлые щечки и рядом со всем этим — ледяное спокойствие, требовательность к себе и к другим, язвительность и беспощадность. Люди слабонервные, увидев лучезарную Наташину улыбку, размякали, расслаблялись и натыкались на непреклонность и тоталитарные замашки.
— Посмотри, я не знаю.