Смерть на выбор
Шрифт:
— Да за любой проступок — к стенке. Цацкаются с ними — адвокаты, доказательная база…
Озабоченная тетенька с авоськами:
— Да кругом мафия. Даже в школе — свой за своего стоит насмерть.
Авторитетный теоретик в очках и шляпе. Лет пять назад он выписывал десяток газет и не меньше четырех журналов. Да и теперь тоже старается быть в курсе:
— Карательными мерами взятки и коррупцию не одолеть. Необходимы законы, точно определяющие границы власти, полномочия того или иного чиновника. Если чиновник не сможет разрешать и запрещать, то и платить ему будет не за что.
Милицейский
— Мафии как таковой у нас нет. — Наверное, был на отчетном собрании в главке. — Есть организованные банды, но они существуют отдельно друг от друга.
Дама лет сорока, в малиновом пальто, серый шарф затейливо повязан на голове, над левым ухом — бант:
— Коммунисты — вот мафия. Семьдесят лет народ грабили и сейчас воду мутят. Мешают правительству работать. Стоят на пути реформ. — Последние десять лет она провела у телевизора, о чем свидетельствует и сероватый, в тон шарфу, цвет лица.
Бродяга в ватнике, из внутреннего кармана виднеется горлышко бутылки…
Мамочка с ребенком в коляске, оба укутаны до ушей, оба похожи на капустные кочаны…
Парень в яркой спортивной куртке, уверенный, что надпись на спине — «Рибок» соответствует действительности.
— Человек сорок, — устало выдохнул Саша. — Дай перекурить, старушка. — Они отошли к белому микроавтобусу. Саша пристроил в кофр камеру, нашел в пятом по счету кармане сигареты.
— А для чего снимали, если не секрет?
Лизавета ответила неопределенной улыбкой.
— Только не сочиняй, что тебе для выпуска нужен этот тухлый блиц-опрос.
— А если Балашов заказал? Для предвыборной кампании?
— Ага, главное вовремя крикнуть «Держи вора»? Он, конечно, умный, но не до такой степени. Давай признавайся.
— У нас до скольки машина? — перевела стрелки Лизавета.
— До скольки надо. А что, еще куда-то ехать?
— Мне надо кое-что забрать на Карповке и на Миллионной в «Трианоне».
— Заедем, без дураков. Еще людей терзать будешь?
— Нет, вроде достаточно. Мне еще нужны нейтральные планы города. Знаешь, тревожные такие.
— Так тревожные или нейтральные? — ухмыльнулся оператор. Операторы всегда скалятся, получая мило-неопределенные заказы от журналистов.
— Ты скажи о чем, я сниму.
Лизавета не сомневалась, что если Саше рассказать, он сделает как надо. Только как рассказать, ни о чем не рассказывая?
— Знаешь, чтобы возникло такое ощущение, будто все рушится, вот вроде бы прочно стоит, красиво, но — колоссом на глиняных ногах. Толкни — и упадет. И чтобы был напряг нынешней жизни, опасность, подстерегающая за каждым углом…
— Музыка будет? — деловито нахмурился Саша Байков. Он был человеком творческим, с воображением. — У меня есть мелодия, закачаешься, такая одинокая, страдающая труба. Можно перегнать. Качество хорошее.
— Класс, — чуточку деланно восхитилась Лизавета. Как телевизионный журналист, она знала, насколько важна музыка для эмоционального восприятия видеодействия. Но сама предпочитала шумы.
— Вечером покажу. А сейчас едем. Знаю я одно местечко. Специально берег для такого удачного случая. Там тебе и тревога, и опасность за углом, и величавый Петербург.
Лизавета кивнула
— Все. Все на ленте в лучшем виде. — Саша залез в «рафик» и тут же натянул перчатки на покрасневшие руки. Как гуманист и джентльмен, он оставил Лизавету дожидаться в теплом микроавтобусе, а сам бродил по улицам, дворам и крышам в поисках той самой тревоги, которую заказал ему журналист. Бродил почти два часа. — Можем сразу на студию. А можем перекусить — я тут знаю очаровательное чешское кафе, где готовят вкусные кнедлики, оно как раз до семи.
Водитель с энтузиазмом поддержал предложение оператора. Лизавета тоже не слишком сопротивлялась. Кассеты у нее, дерзкий налет на архив новостей лучше совершить попозже вечером, когда начальство разойдется. А есть действительно хочется.
В полуподвальном, но уютном заведении, после порции кнедликов, за неизменным кофе Саша возобновил допрос.
— Слушай, для чего ты все это затеяла? Я подозреваю, что неспроста. Ты часом не впуталась в расследование убийства Кастальского?
— А даже если и впуталась? — На прямой вопрос трудно дать уклончивый ответ.
— Зачем? Ты что, святее Папы Римского? Вспомни, что было с убийством Листьева и Холодова. И президент обещал, и Генеральный прокурор свет в конце тоннеля видел, и хоть что-нибудь изменилось?
— Исполняющий обязанности, — машинально поправила Лизавета, приученная в новостях к точности.
— Что?
— У нас нет Генерального прокурора, есть только исполняющий обязанности. Его парламент не утвердил.
— Ну вот видишь.
Водитель, тактичный, как и большинство телевизионных служителей баранки, вдруг забеспокоился о целости и сохранности «рафика» и удалился. Студийные шоферы — свидетели и очевидцы звездных истерик, денежно-творческих разборок и просто обыкновенного хамства — прекрасно сознавали, что интеллигентным людям потом будет неприятно общаться с теми, кто помнит моменты, когда черная, низменная сущность творческого характера выползала наружу. И предпочитали не присутствовать.
— Что, собственно, я должна видеть? — Ни Саша, ни Лизавета не заметили потери спутника.
— Бессмысленно сражаться с ветряными мельницами в стране, где даже на должность главного прокурора человека найти не могут.
— Я вовсе не сражаюсь. — Лизавета смотрела искренне и простодушно.
— Сражаешься! Итак, зачем все эти вопросы-ответы, планы тревожного, опасного города? Мне уже говорил кто-то, что ты сдала Воробьева милиции.
— Никого я не сдавала! — Лизавета рассвирепела по-настоящему. Она не любила уголовный жаргон, словечки типа «беспредел», «сдавать», «западло», прочно утвердившиеся в российских беседах конца двадцатого века. Также она не умела мириться с двойными стандартами. Все охотно рассуждают о них, когда речь идет о высокой политике, о войнах на другом краю мира или, на худой конец, на другом краю континента. В повседневности, в своей повседневной жизни двойных стандартов стараются не замечать.