Смерть на выбор
Шрифт:
Максиму надоело грызть кирпичи. Он повернулся, и очень удачно, наскоро прилаженная повязка сползла, и выяснилось, что он уже привык к темноте. Впрочем, ничего нового он не увидел — все те же глухие стены. Спина, исколотая кирпичной крошкой, болела. Собрав волю в кулак, Максим попробовал переползти на более ровное место. Передвигался он, как самый настоящий червяк: локти были плотно прикручены к телу — так что приходилось вытягиваться и сжиматься. Поскольку от природы прогрессивный журналист был устроен несколько иначе, чем
После минутного отдыха, Максим догадался, что тратить остаток сил на бессмысленное ползание неразумно. Нужна была цель. Неудобная поза и становившиеся все более острыми камешки стимулировали мыслительный процесс.
— Если они такие острые, то стоит попробовать перерезать веревку. — Максим и сам не заметил, что думает вслух. — Только надо найти обломок побольше.
Теперь он знал, куда ползти, вернее, зачем. Он полз и пристально разглядывал глиняную крошку. Подходящих не попадалось. Но ползти целенаправленно стало легче.
— Еще раз, еще раз, наверняка здесь валяется что-нибудь подходящее. — Острая боль смешалась с не менее острым ликованием. В израненный глиной живот впилось нечто явно более твердое. Максим дал задний ход — он понимал, что опять сделает себе больно, но боялся откатиться в сторону и потерять нежданную находку.
Наконец мучения кончились, и связанный журналист ткнулся носом в ржавый обломок кетменя. Если бы Максимов организм не был обезвожен многочасовым пленом, он непременно бы заплакал, но влаги не было, и он просто обессиленно закрыл глаза.
— Спасение, — прохрипел Максим, отплевываясь, только он еще не знал, как при помощи столь примитивного орудия добиться сладкой, желанной свободы. Но это уже дело техники и упорства, а упорства Максиму не занимать.
Он прижал кетмень подбородком к шее и попробовал согнуться. Не сразу, но получилось. Воодушевленный победой, он принялся прилаживать средневековый обломок поудобнее к веревкам.
Нина проснулась и не сразу сообразила, где находится. Темень мешала сориентироваться, потом она вспомнила сугубо ритуальный обед, свои наблюдения, вспомнила и об исчезнувшем спутнике.
О ней кто-то позаботился — спящую ее перенесли в комнату и укрыли легкой шалью. Ее даже раздели. Девушка привстала и оглянулась в поисках одежды — одежды не было.
— Нина-ханум. — От неожиданности она даже вздрогнула. На пороге стоял Аскер. — Проснулась, Нина-ханум, надо бы сказать «доброе утро», только ведь ночь на дворе.
— А где Максим?
— Нашелся, нашелся, — успокоил ее сладкоречивый посетитель. — Уже и пообедал, и спит, как убитый.
— А про меня не спрашивал?
— А что ему спрашивать, ты же со мной, я сказал, что ты отдыхаешь. Ты так сладко спала. — Брови девушки удивленно дернулись. — Мне Фирюза-ханум сказала, — ничуть не смутившись, продолжал Аскер. — Ты не голодна? — Нина опешила.
— Ты что, до сих пор опомниться не
— А пить не хочешь? — Пить Нине тоже не хотелось, только остановить заботы Аскера можно, лишь согласившись эти заботы принять.
— Да, пожалуй.
Аскер удовлетворенно кивнул, на мгновение скрылся за занавесью и внес огромное блюда с фруктами и длинным узкогорлым кувшином. Он хлопотал и разве что не кудахтал:
— На, глотни, шербет сама хозяйка делала, глотни, глотни. — Густая, похожая на сироп жидкость плескалась на донышке. Нина привстала и сразу почувствовала приторно-сладкий аромат шербета. О вкусах не спорят, но прохладительные напитки должны быть совсем другими. Чтобы не обидеть Аскера и не показаться невоспитанной грубиянкой, Нина сделала вид, что глотает.
— Вот и молодец, Нина-ханым, — голос почти завораживал, — и спи теперь, спокойной ночи, я тоже пойду отдохну.
— А который час? — Нина на секунду выкарабкалась из вязкой паутины увещеваний и баюканья.
— Поздно уже, спокойной ночи, — строго проговорил Аскер, — я тоже устал, завтра поговорим, да?
— Ну конечно. — Нина закрыла глаза.
Чересчур хлопочущий не о собственной гостье, Аскер постоял еще минутку, убедился, что больше у Нины вопросов нет, что она благополучно заснула, и бесшумно удалился.
Спать не хотелось вовсе. Нина редко спала днем и никак не могла сообразить, почему ее разморило в этот день. Почему ее не разбудил взбалмошный журналист, тоже было непонятно: в чрезмерной тактичности и застенчивости Максима не решился бы обвинить самый строгий прокурор. Единственное, что могло бы его удержать, — уязвленная гордость, но и в этом случае он наверняка прибежал бы за дополнительной информацией. И удержать его могли только танки у входа в Нинину комнату, и то не очень надолго. Однако он не прибежал.
То, что ее не разбудили перед заходом солнца, тоже казалось странным: отдых в жару — вещь понятная и уважаемая на Востоке, но спать вечером считается непростительным. Обо всем этом можно было бы подумать и утром, но мыслям Нина приказывать не умела. Поворочавшись еще минут пять, она решила встать, немного размяться и подышать свежим воздухом — ночная прохлада в условиях Средней Азии — понятие чисто условное.
И сразу начались неприятные сюрпризы: не было света и не было одежды, она безуспешно пошарила руками рядом с кошмой, на которую ее уложили, потом, чертыхаясь и шарахаясь в темноте, ощупала стены. Так ничего и не обнаружив, она решила приоткрыть занавеску на дверях — когда она беседовала с Аскером, света было достаточно. Еще один неприятный сюрприз: двери были не только закрыты, но и заперты. Нина разозлилась и дернула занавеску. Легкая ткань порвалась, и девушка чихнула — теперь в комнате было не только темно и душно, но и пыльно. Маленькое окошечко под потолком не пропускало света. Нина чертыхнулась, на этот раз довольно громко — пусть слышат! Но никто не услышал. Сидеть до утра в темной каморке девушка не собиралась — даже если это и нарушает устав чужого монастыря, ей все равно, уж больно дикий уставчик.