Смерть на выбор
Шрифт:
— Я уже говорила, — с достоинством и все так же театрально ответила Вешневецкая.
— И все же? — Дежурные по отделению обычно не утруждают себя запоминанием подробностей и тем более не передают их заинтересованным соратникам. Посвящать странную заявительницу в маленькие милицейские тайны Коля Горюнов не хотел. Он просто улыбнулся как можно ласковее. На престарелых женщин улыбка, как правило, действует.
Улыбка правоохранительных органов не выбила Наталию Михайловну из образа. Она просто потупилась, снова вцепилась в подлокотники
— Я плохо сплю, молодые люди. Очень плохо… Прошлой ночью тоже не могла уснуть, Так, дремала немного в кресле. И вдруг — шорох, странный, словно крадется кто… Потом стихло, потом опять. И неожиданно совсем близко, прямо за моей спиной… Я оглянулась — он стоит. И в руке нож… — Здесь пауза была длиннее, чем предыдущие, как и положено по законам жанра. Колю Горюнова тонкости не волновали.
— Вы что, здесь были, когда кинжал подкинули? Или я чего-то не понял?
Старуха поджала губы. Трудно беседовать с чурбанами безмозглыми.
— Я же говорю, молодой человек, я услышала шорох… Обернулась и увидела его.
— Кого? — Оперуполномоченный упорно пытался перевести полный драматизма монолог на сухой язык казенного протокола.
— Черного человека!
Нина чуть не пискнула от удовольствия. Коля же по-прежнему упорствовал:
— Как он выглядел?
— Черный, лицо перекошено, огромные глаза сверкают серебряным огнем, и двигается странно — словно марионетка.
— Одет как?
Пиковая графиня издевки не поняла, но говорить стала чуть менее патетично.
— Я его не разглядела толком. Он, безусловно, был одет… во что-то черное, брюки, я думаю, брюки.
— А еще? — продолжал наступать оперативник.
— И куртка, да, точно, блестящая такая, тоже черная.
Коля Горюнов удовлетворенно вздохнул, черная марионетка потихоньку превращалась в человека. Поверить в то, что странная черная кукла разносила кинжалы по петербургским квартирам, да еще пачкала полы кровью, он, проработавший пять лет в милиции, никак не мог. Старая дама же продолжала вспоминать:
— И нос у него был такой огромный, черный. А двигался тихо, почти бесшумно. У меня очень тонкий слух, и то я его еле услышала.
— А кто-нибудь еще из жильцов слышал, как он входил? Или, там, уходил?
— Никого не было. Моя дочь с мужем и сыном на даче сейчас живут, а Валентина, это наша домоправительница, она ночует дома.
— Ясно-понятно. А как он вышел?
— Я полагаю, через балкон, — сурово ответила Вешневецкая, — так же, как и пришел. У нас в столовой большой эркер и балкон. Я, увидев его, естественно, спросила, что надобно незваному ночному пришельцу…
— Так прямо и спросили? Может, испугались?
Старуха оскорбленно замотала головой:
— Помилуйте, я? Испугалась? Это он испугался! И как заяц бросился прочь,
— Очень интересно. А пятен никаких на полу не осталось?
— Нет. Я же вам рассказываю.
— А что, дверь на балкон открыта была? Вы потом проверили?
— Я? Проверять? Мне трудно ходить… — презрительно отрезала старуха. Да так отрезала, что следующий вопрос Горюнов решился задать не сразу.
— Почему же вы решили, что он ушел через балкон, а не через входную дверь?
— Молодой человек, я живу в этом доме всю жизнь. По-вашему, я не могу отличить хлопок входной двери от двери балконной? — Она была великолепна и пренебрежительна. — Я вам русским языком сказала, — в этот момент стало ясно, что сама она могла бы объясниться с преглуповатым милиционером хоть по-французски, хоть на древнегреческом, — мне ходить трудно, а слышу и вижу я прекрасно. И потом Викентий сказал, что дверь балкона в гостиной была закрыта, но не заперта.
— Я пойду осмотрю ее… С вашего позволения.
Старомодные манеры и архаичная речь Наталии Михайловны Вешневецкой оказались заразительными. Вот и оперуполномоченный стал выражаться витиевато. Коля бодро отправился в гостиную. Следом послушно потекли Нина и Глеб. Он попутно шепнул:
— Сразу видна порода. Сама Вешневецкая в кружевах и на графиню похожа, и Викентий — явно родовое имя…
— Викентий — мой внук. У нас в роду мужчин называли либо Михайлами, либо… — Старуха еще раз продемонстрировала, что тугоухостью не страдает.
Коля выбрался на балкон, глянул вниз:
— Вообще-то, залезть не проблема. Бельэтаж, черт его дери. Нормальный акробат просто допрыгнет. Или тут, мимо водосточной трубы… Решеток нет, сигнализации тоже… Эх, люди. Говорят им, говорят. Все равно ума нет.
— А еще говорят, что сигнализационные милиционеры, у которых ключи, тоже любят пошарить в подведомственных квартирках. — Нине сказочная графиня понравилась, и она решила вступиться за ее умственные способности. — Потом граждане, исправно платившие за охрану, могут сколько угодно бегать по вашим инстанциям. Им там вполне квалифицированно объяснят, что они просто забыли, куда засунули ту или иную дорогую для них вещицу или пачечку долларов. Взлома нет, открытого грабежа тоже. Пишите письма, вернее, заявления мелким почерком.
Коля Горюнов нисколько не обиделся:
— Даже Папа Римский не может выписать надежный пропуск в рай. Пошли, я еще бабку порасспрашиваю и объяснение возьму.
Слух у Вешневецкой как у рыси. Она, видимо, тренировала его, подслушивая светские сплетни и злословие в дореволюционных гостиных.
— Никаких объяснений. Мне и в голову не приходило, что я у вас вроде обвиняемой-подозреваемой.
— Что вы, Наталья Михайловна!
— Наталия, — поправила его старая дама.