Смерть на выбор
Шрифт:
— Наталия Михайловна, — послушно повторил Горюнов, — я просто вынужден взять у вас объяснительную записку. Посмотрите сами, этот бандит с кинжалом вас напугал, потом еще куда-нибудь ворвется, а там человек с больным сердцем. Мы просто должны зафиксировать происшествие на бумаге, чтобы начать расследование.
— Вот и фиксируйте, Бога ради! Я-то тут при чем? Что же касательно испуга, то это он перепугался, я же говорила, дверей найти не мог! Я натура не нервическая. И писать ничего не буду. Даже не уговаривайте.
Сразу стало ясно, что поколебать ее не удастся. Никто и не пытался.
— Тогда спасибо, — сухо ответил оперативник, — кинжал я приобщу к делу.
— Спасибо вам
— До свидания, молодые люди. Надеюсь, я не зря сотрясала воздух. И наши милиционэры… — именно так, на петербургский манер, Вешневецкая произнесла это слово, — сумеют остановить черного человека.
Последнее слово было произнесено Наталией Михайловной Вешневецкой.
Максим скакал возле подъезда собственного дома, как кролик или, скорее, как архар. В этих прыжках было больше злобы и бараньего напора, чем мягко-пушистой кроличьей игривости. И зол был невероятно. Почти десять вечера, а дома от жены ни слуху ни духу, ни записки. Понимай как знаешь. Он же собирался обсудить с нею новые обстоятельства дела. А она болтается неведомо где. Может быть, даже рассказывает конкурентам детали их кинжальной истории.
Несмотря на интерес, проявленный различными органами к кинжалам и их владельцам, Максим по-прежнему считал историю своей, и только своей. С убийством Бати разберутся и без кинжалов. А вот дух захватывающий детектив с азиатско-аравийским ароматом подарит читателям он, Максим Самохин. Это даже интереснее, чем клад в далеком Узбекистане. Все здесь творится под самым носом у занятых выборами властей и озабоченных ценами обывателей. Достаточно пошире раскрыть глаза.
Статью об убийстве Бати Максим сварганил легко. Два абзаца собственно о происшествии. О том, что киллер убит охраной самого главаря до приезда милиции. Потом о делах самого Батинкова — оружие, девочки, бензин. Потом о его потенциальных конкурентах. Южанах, контролирующих наркотики и колхозные рынки, но стремящихся подмять под себя бензиново-нефтяной бизнес. Курских, чья специальность — добровольно-принудительная охрана и услуги по отмыванию денег на дому, а не за границей. Плюс к тому ходили слухи, что замарайские не поделили какой-то банк с андреевскими. Андреевцы, первыми вышедшие на госпредприятия и банкиров, сочли себя обиженными. Якобы была даже серьезная разборка, со стрельбой и трупами. Но следы замели так умело, что даже хитроумные руоповцы наверняка ничего не знают, а о многом даже не догадываются. Все это Максим сдобрил большим количеством недомолвок, обозначаемых на письме многоточиями, намеков. Их лучше всего оформлять полувопросами. Потом рассуждения о том, кто и когда покончит с организованной преступностью, пара слов о самоистребительных гангстерских войнах и о том, что многие предприниматели пока предпочитают иметь дело с бандитами, а не с официальными структурами.
В целом — получилось. Резво, живо, с перчиком. Главный был доволен. Сам журналист Самохин тоже. Особенно радовало то, что когда часов в пять главный увидел тассовку об убийстве Батинкова и принялся реветь и топать ногами, как искусанный злыми мухами носорог, причем мухой обзывал своего криминального обозревателя, то бишь Максима, он немедленно сумел утишить яростный начальственный зуд, положив пред светлы очи уже готовую статью в номер. И не какую-то там информашку: по сообщению пресс-центра ГУВД… информированный источник, пожелавший остаться неизвестным, полагает… и утверждает, что у следствия пять версий, идет следствие… подробности потом… А полноценный материал, даже с претензией на анализ. Знай наших!
Значит,
Все прекрасно — даже репортерская заначка в виде странного, строго говоря, киллера с кинжалом имеется. И только жены дома нет. Беда такая.
Максим прыгал и скакал вокруг дома — не потому, что беспокоился. На улицах, конечно, творится бес знает что, но в этом случае как раз предпочтительнее сидеть дома у телефона. Он крутился на улице потому, что в однокомнатной, пусть и старого образца, квартире ему было тесно и душно. И некому горло перекусить. Но пусть Нинон только появится, он знает, что сказать и сделать. И пошли они все с этой библиотечной работой. На многозначительном «пошли» Максим увидел три явно знакомых силуэта.
Нина — все равно нелепая, хоть он и заставил ее приодеться: все же жена самого известного репортера в Петербурге, а не просто «мышка» из «Публички». Лохматый Глеб — давно он не показывался на глаза, но ничуть не изменился: те же очки, потертые джинсы и язвительный взор. И кто-то третий — не такой знакомый, но наверняка тоже из их научного сообщества. Пусть только подойдут поближе. Ждать пришлось недолго.
— Добрый всем вечерок. Я прямо-таки заждался, прямо и думать не знал, что случилось. У вас, наверное, был симпозиум научный, а прибегнуть к помощи сугубо буржуазного изобретения, именуемого в просторечии автоответчиком, мы не догадались. Потому как размышляли преимущественно о возвышенном. О дневниках Екатерины Великой и первом издании «Декамерона». Или о чем еще принято думать в ваших кругах?
— В наших кругах прежде всего принято быть вежливым. Всегда и со всеми. А в ваших?
Максим почувствовал, как у него на загривке шевелятся волосы. Глеб тоже понял, что сейчас встанет на дыбы.
— Что ты, Глебушка, какие круги? Там у них сплошные овалы и эллипсы — кто кого на кривой козе объедет. Об этом думают, а о вежливости — нет. Времени не хватает.
Дивно! Удар в спину от родной жены. Максим как-то быстро забыл, что он первым начал придираться. Забыл и о том, что наедине супруга иногда и позволяла ее пошпынять, а при посторонних, особенно если посторонние — это коллеги по научному миру, ни за что и никогда.
— И что, несмотря не бедственное положение родной, фундаментальной, академической, симпозиумы затягиваются за полночь?
— Интересные биологические часы у журналистов, — холодно ответствовал Глеб. — Но раз так, не смею задерживать. Вам, видно, спать пора, и, верно, «Спокойной ночи, малыши!» уже показали. Счастливо, Нинон. — Он привычно чмокнул Нинину щеку, кивнул милиционеру: — До свидания.
Коля Горюнов растерянно молчал. Человек молодой и не очень семейный (два месяца совместного ведения хозяйства с очень красивой дамой лет тридцати — не в счет, он, может быть, и втянулся бы, но дама быстро вышла за голландца), он не привык к сценам из супружеской жизни.
— Ладно, я, пожалуй, тоже пойду. — Оперативник сразу позабыл, что это Максима он собирался известить о новой кинжальной волне. Он потоптался еще секунду и круто развернулся на каблуках.
— Коля, как же вы с этими… — Закончить фразу Нина не успела. Максим вдруг узнал недавнего знакомца и распереживался страшно. Переживал за собственную репутацию. Это с гнилыми библиотечными трудягами можно быть немного капризным, слегка непредсказуемым творцом. Они сами люди творческие, — если не примут, то поймут. Для правоохранительных органов Максим разработал другой имидж: сильный, уверенный. Образ человека, знающего все от «а» до «я» и умеющего справиться со всем «от» и «до». Он срочно кинулся исправлять положение. Прежде всего натиск и честность.