Смерть по сценарию
Шрифт:
— Почти. Только теперь вам трудно доказать, что не вы убили тетю.
— А если я?
— Это как?
— А Павел мне как-то говорил: если ты каждый день что-то просишь у Бога и просьба твоя справедлива, то обязательно должна исполниться. Только не надо ни на миг о ней забывать, все время помнить и просить, помнить и просить. Это не его мысль, Павла, вычитал где-то, но он сам так сделал, а потом плакал долго и говорил, что не того просил.
— Что же с ним случилось?
— Какая разница?
— Надя, я думаю, что убил Аллу тот же человек, что и Клишина, и не из-за вас с дядей убил, тут мотивы другие.
— За что убивать Павла? Он был, конечно, неприятный человек, но не всегда же? Вы не знаете даже, что это был за обаятельный, прекрасный мужчина, когда в настроении! Просто фейерверк, и все вокруг смеялись, и невозможно было его не любить. За пару таких часов ему прощали все гнусности, честное слово. Если бы не эти злые приступы меланхолии, во время которых он и писал в основном, не эта желчь, неумение простить дуракам то, что они дураки. Но это же справедливо?
— Так же, как и ваша мольба Господу о смерти тети?
— Таких, как Павел, больше нет. У меня тоска по нему, глухая звериная тоска. А что касается Аллы, то я ее не убивала.
— Как же тогда ваши слова о том, что за ночь вы сумеете повзрослеть?
— Ах это… — Надя даже улыбнулась. — Ну это слишком личное. Просто есть один человек… Да и не важно. Я его визитку искала тогда в машине, решила позвонить и сказать… теперь уже не важно, что сказать, уже и так все кончено.
— Вы хотели из дома уйти?
— Ну, Максим уже давно меня просил.
— Кто это? Ваш знакомый?
— И мой, и Аллин, какая разница?
— Он вас любит?
— Нет, это мог быть только просто договор.
— Какой договор, Надя?
— Да не все ли теперь равно? Я сегодня извинилась уже, все ему сказала. Мы пока оставили все как есть. У меня теперь есть и дом, и любимая работа, и книги, а главное, покой, я теперь все буду делать только для себя, ну и для дяди, разумеется.
— А в тот вечер, когда убили Павла, дядя на даче с вами был?
— Это еще почему вы спрашиваете, Алексей Алексеевич? Если его не было, то что?
— Куда он уезжал?
— Не знаю. Ночью вернулся расстроенный, ничего не стал объяснять, просто лег, и все. Ему, кажется, позвонил кто-то.
— Ас ним можно сейчас поговорить?
— Пойду загляну. Вообще-то этот ваш Михин и так пристал с ножом к горлу: где были да что произошло. Но ничего у него не получилось.
— Читать вам ничего не давал?
— Что читать?
— Записки какие-нибудь.
—
«Давать или не давать ей продолжение «Смерти…»? Подложила в машину явно не она. Давать, не давать? — мучился Леонидов, пока Надя пошла в кабинет Гончарова. — Она любит и мертвого Павла, и живого дядю, что будет, если прочитает? Конечно, оба были хороши, для девочки все плохое уже кончено, пусть любит своего героя и оберегает покой стареющего ученого мужа. Михин не дал прочитать, не знаю, из каких соображений, а я не стану просто потому… Ну, не стану, и все».
Надя вернулась, пригласила Леонидова с собой в знакомый уже кабинет, где среди раритетов бумажных сидел за письменным столом сам такой же раритет среди людей пятидесятилетний Аркадий Михайлович Гончаров.
— Здравствуйте, молодой человек.
Не так уж и беспомощно выглядел этот профессор: волосы седые, но без лысины, волнистые, очки со стеклами не слишком толстыми, да и живот не очень большой. «Нормальный мужик», — подумал Леонидов и постарался тактично выпроводить Надю из кабинета:
— Надя, а кофе можно у вас попросить?
Она поняла, ушла на кухню, Гончаров отложил свои записи, с которыми занимался, гордо пояснил:
— Вот, пишу дневник. Такое горе, конечно, но потомки должны знать…
— Аркадий Михайлович, вас уже сегодня расспрашивали, следователь из милиции приходил.
— Да? Он не помнит, когда родился Пушкин, молодой человек! Не знает дату рождения величайшего поэта даже сейчас, когда и ребенок, и любой шахтер в забое… — Гончаров даже поперхнулся, оборвал мысль, вытер рот и уже ниже тоном запричитал: — В этот год! Не думал, что до такого доживу. Не слишком удачная личность этот ваш милиционер, я бы не принял у него ни одного зачета.
— Возможно. Наверное, это большой минус, когда милиционер не помнит дату рождения великого поэта Александра Сергеевича Пушкина, но боюсь, все свои зачеты Михин уже сдал.
— А вы?
— Что?
— Помните, когда родился Пушкин?
— Шестого июня.
«Слава богу, что у меня жена преподает литературу». Леонидов впервые сказал Александре спасибо за обзор школьных сочинений, который она любила в домашних условиях проводить, зачитывая вслух некоторые выдержки.
— Тогда я буду с вами разговаривать. Вы тоже милиционер?
— Нет, я ваш друг.
— А! Так вы к Наденьке?
— Нет, сейчас к вам. Вы были на даче у Клишина в тот вечер, когда его убили?
— У Паши? — сразу заметался он. — Никого еще не нашли?
— Кого?
— Этого Сальери
— Почему Сальери?
— А как же? Я просто уверен, что кто-то из зависти решил погубить большой талант и бросил в бокал с вином яд. О, как велик был Пушкин, он гениально все это описал!