Смерть с отсрочкой
Шрифт:
Сидней почуял, как вспыхнули щеки. Он не был уверен, что сумеет солгать Кройцу.
Немец пристально вглядывался в его лицо, механически жуя.
— Как по-твоему, зачем мы взяли Виллафранку?
Сидней сощурился. Знает ли Кройц про золото, и если знает, то знает ли Кобб, что он знает? Доверил ли Кобб ему тайну? Может быть, это просто проверка? Он сбросил со склона камешек, провел языком по зубам.
— Не знаю. И не интересуюсь, — ответил он. — Просто делаю, что сказано.
— Значит, пойдешь за ним на смерть?
— Надеюсь, что нет.
— Даже если он действует незаконно?
Сидней поднял брови и хмыкнул — коротко резко всхрапнул, выражая язвительное удивление.
— При
Кройц улыбнулся:
— Вот именно. Покажите мне письменные приказы на подобную акцию, которые что-нибудь стоили бы в трибунале.
Сидней затряс головой:
— Слушайте, Кройц, не спрашивайте у меня объяснений. Кобб дал указания, я выполняю. Без всяких вопросов.
— Знаешь, что было в Мадриде?
— При чем тут это?
— Просто ты должен знать.
— Что?
— При попытке нападения была захвачена вся команда Кобба. Двое погибли в перестрелке, причем им еще посчастливилось. Остальных увезли допрашивать в Саламанку. Говорят, еще двое скончались при этом, остальных удушили гарротой. Один Кобб уцелел.
Сидней взглянул в глаза Кройцу:
— Что?
— Что слышишь. Ни больше ни меньше.
— Нам надо идти.
— А если мне придется снять Кобба с командирской должности, можно на твою поддержку рассчитывать?
— Вот что вы планируете!
Кройц бросил хлебную корку и встал.
— Ничего не планирую. Просто стараюсь исполнять свой долг точно так же, как ты. — Он положил тяжелую руку на плечо Сиднея. — Надеюсь, смогу на тебя положиться в случае необходимости.
— Почему я должен вам верить?
— Почему я тебедолжен верить? — ответил Кройц вопросом на вопрос. — Почему мы должны верить Коббу? Он уже обманул нас обоих, и, по-моему, было бы предусмотрительно одинаково ему верить. — Он стряхнул с колен крошки. — Решай сам за себя, но на твоем месте, мальчик, я предпочел бы благоразумие.
Когда они добрались до фургона, Кобб обливался потом, расхаживая взад-вперед по обочине, ероша намазанные бриллиантином волосы, нервно пыхтя окурком сигары.
— Не знал, что вы потащитесь через хренов Толедо, — просипел он, подталкивая Виллафранку к задней дверце фургона с нервирующим изображением улыбавшейся свиньи в костюме мясника. Там снял с него наручники, улыбнулся благодарному пленнику, продел их в стальное кольцо в стенке и вновь защелкнул на запястьях.
Виллафранка удивленно расстроился.
— А ты как думал? — спросил Кобб, вытащил из кармана карту, развернул перед пленником. — Говори где.
— Я уже говорил, когда считал вас друзьями.
— Угу… помню, я спрашивал, когда считал тебя умным. Теперь снова скажи. — Кобб провел пальцем по карте. — Селла… Селадас… По дороге точно можно проехать?
Цыган с гордым презрением отвернулся.
Кобб хлестнул его по щеке.
— Дорога проезжая?
Виллафранка кивнул.
— Хорошо. Альфамбра, Эскорихуэла, к югу на Седрильяс, к востоку до Вилларойя и Фортунете, вот до этой дорожной развязки. Куда она нас приведет? — Он положил ладонь на карту.
Виллафранка понял зачем.
— К повороту на дорогу в Вилларлуэнго.
— Молись, ангелок, чтоб так оно и было. — Кобб снова забил кляп в рот цыгана и обратился к своим: — Вас кто-нибудь видел?
— Разумеется, нет, — вздохнул Кройц.
— Едем тогда. Уже час потеряли. Малыш, сядь сзади с арестованным. — Кобб влез в кабину, запустил мотор.
В кузове было темнее ночи, пахло кровью и шерстью. Сидней сидел над задним мостом, морщась
Два часа назад казалось, что на всем белом свете можно доверять только Коббу. Теперь он никому не верил и боялся столь полного одиночества. Смерти тоже боялся — не последствий, а процесса. Он рос и взрослел, постоянно думая о медленной смерти отца, истекавшего кровью в очереди перед дверью руанского госпиталя, воображал смертный холод, постепенно охватывавший немевшее тело, жуткую ледяную хватку Смерти, сожаления о непрожитой жизни. Понял теперь, что реальность гораздо, гораздо страшнее. La Muerte [81] высылает вперед La Soledad, [82] которое расчищает путь, чтобы жертва ничего не видела, кроме нее. Вспомнилось ненавистное необъяснимое отвращение к павшим товарищам, смертельно раненным в Хараме. Джо чуял отчуждение и омерзение, которого не мог скрыть Сидней, глядя на проклятом горном склоне на истекавшего кровью друга. А ему самому суждено погибнуть в одиночестве, с запятнанной репутацией и с живой душой, уничтожаемой La Soledad. Кажется, Виллафранка дружен с одиночеством, и Сидней, внезапно не выдержав тяжких мыслей, протянул руку и выдернул платок изо рта грабителя.
81
Смерть (исп.).
82
Одиночество (исп.).
— Спасибо, — прохрипел Виллафранка. — Вода есть?
Сидней вспомнил предупреждение Кройца о пленных, старающихся влезть тебе в душу, и сразу пожалел, что вытащил кляп.
— Нет, — ответил он.
— Hombre, [83] ради Христа, наверняка найдется вода. У меня язык превратился в наждак.
Сидней нащупал в кармане фляжку Сименона.
— Вот, — сказал он.
— Я в наручниках, — напомнил Виллафранка. — Дай хлебнуть.
— Тут не вода.
— А что?
83
Здесь:приятель (исп.).
— Арманьяк. Фляжка принадлежала мужчине, которого вы убили гранатой.
— Не я, — заверил Виллафранка, — а та самая девушка, не помню по имени. Упокой Бог их души, — искренне провозгласил он, запрокинул голову, глотнул, облизнулся. — Превосходно. Сам выпей.
Сидней глотнул пару раз.
— В ту дверь я должен был войти. Он меня оттолкнул и открыл ее сам.
— Почему? — спросил Виллафранка.
— Не знаю. Я толкался в три первых двери, и все были заперты. Он велел мне отойти от четвертой и сам пошел.