Смерть считать недействительной(Сборник)
Шрифт:
Эскиз лежал на столе у окна.
Свет на стол падал только из форточки. Стекла в окне вышибло взрывом фугаски на улице еще в конце сентября, он тогда же основательно забил окно фанерой. Между двумя слоями ее натолкал всяких тряпок. Дуть вроде перестало, но света не проходило почти нисколько — стекла сохранились только в форточке, и работать можно было лишь с утра, часов с десяти-одиннадцати. И примерно до двух. А после становилось темно.
За эти три-четыре часа надо было успеть нарисовать на эскизах все, что придумывал в течение дня. А Мишутин не переставал думать о своей работе ни на минуту. От нее не было избавления. Тащился ли с
— Художник? — коротко спросил его там начальник отдела кадров, сухощавый полковник в пенсне с прямоугольными стеклышками без оправы, которые придавали особую законченность очерку лица и подчеркивали пронзительность взгляда и изящную форму носа.
— Художник, — ответил Мишутин и почувствовал себя смущенным под этим острым взглядом: ну кому сегодня нужна его графика, его бесчисленные офорты любимого города — Зимняя канавка, Львиный мостик, решетка Летнего сада, чернеющая ажуром на фоне заснеженных деревьев? Кому все это нужно сейчас?
— По-моему, график? — уточнил полковник.
— Да. Вы знаете мои работы?
— Как же, не раз останавливался возле них на выставках. И всегда, между прочим, радовался, как вы проникновенно чувствуете своеобразие нашего города. Может быть, я выражаюсь непрофессионально — я ведь рисовать не умею… Но тоже ленинградец. И так же, как вас, — полковник невесело усмехнулся и поправил правой рукой протез левой, неподвижно лежавшей перед ним на столе, — на фронт тоже не берут. Но это ничего. Мы и тут повоюем. Я вам отличную работу дам. Будете изготовлять эскизы маскировки наиболее ценных в архитектурном отношении зданий. Понятно?
— Не совсем.
— Ну, скажем, Казанский собор. Бомбить его будут? Безусловно. А мы разбомбим его предварительно!
Мишутин недоуменно посмотрел на полковника.
— Неужели непонятно? Это очень просто. Представьте себе: летит стервятник, имеет задание — прорваться к объекту и обратить его в прах. Но выходит на цель — и вдруг видит: задача выполнена до него. Купол провален, колоннада обрушена, от стен — одни руины. Отлично!
Мишутина невольно передернуло, Только что, идя в штаб МПВО, он видел Казанский собор еще целым.
— Я вижу, вам стало не по себе от такой перспективы?
— Думаю, сами понимаете. — Помимо желания Мишутина, в голосе его прозвучало нечто похожее на осуждение.
Полковник встал. И вдруг заговорил очень жестко:
— Да, понимаю. И вот именно для того, чтобы эта перспектива не осуществилась, приказываю вам: всю волю патриота, весь ваш талант и фантазию художника будете отныне вкладывать в то, чтобы как можно натуральнее, как можно более зримо изображать разрушенными Казанский собор, улицу Росси, Публичную библиотеку, Александринку, Аничков дворец — все, чем восхищались всю жизнь, ради чего жили, во что вкладывали душу!
Художник молчал. Тогда полковник вышел из-за стола, подошел к нему вплотную, положил крепкую правую руку на непроизвольно вздрогнувшее плечо.
— Так-то, батенька мой… И не думайте, что в тылу непременно легче, и не казните себя, что вас не берут на фронт. Будете казниться иначе.
Из несгораемого шкафа он достал подробный план города и альбом со схемами маскировок. Здесь было что угодно: схема устройства маскировочной сети, которую можно натянуть над зданием или даже кварталом — на ней изображалась трава или деревья, и с самолета виднелась тогда лужайка или сквер; масксети для укрытия мостов — они голубели волнами и белели барашками; схемы примерного камуфляжа стен: стены полосами закрашивались черной краской, будто здание уже сгорело и мертво; камуфляж крыш, скрадывавший их подлинные очертания, и т. д.
— Способы можете применять любые. Требование — одно: чтобы маскировка выглядела наиболее естественной, была легко восстановима в случае повреждений, а затрата материалов и рабочей силы свелась бы к минимуму. Ясно? В особенности — затрата мужской рабочей силы.
Вот так и было определено место художника Мишутина в боевых порядках гарнизона крепости, которая называлась — Ленинград.
…Свет через щелку форточки проникал тусклый, серый, какой-то как будто бы мятый — оба стекла форточки густо обросли мохнатым снегом и с наружной и с внутренней стороны. Мишутин всякий раз ловил себя на том, что, входя в комнату, машинально поворачивает выключатель у двери.
Вот и сейчас, отправив Веру и вернувшись к себе, привычно потянулся к нему рукой, хотя тока не было уже несколько месяцев. Выключатель послушно щелкнул, Мишутин снова понял бесполезность своего жеста и, так же машинально вглядываясь в нерассеивающийся сумрак комнаты, неожиданно увидел ее словно впервые. Боже мой, да это же пещера! Неужели ему все-таки — и Вера права — придется остаться в ней одному? А они когда-то мечтали еще о третьем, они решили тогда: это будет обязательно сын…
Громко тикали большие стенные часы.
Спустилась ли Вера уже с лестницы?
Остановился перед часами и в такт маятнику начал притопывать ногой. Однако каждый раз опускал ступню на долю секунды раньше, чем маятник доходил до вершины.
Нет! Нет! Он неправильно сделал! Надо самому тоже идти на улицу! А вдруг она не дошла до булочной? Часы отстают, наверно. Не может быть, чтобы прошло только пять с половиной минут с тех пор, как он вернулся в комнату. Как медленно качается маятник! Да, да, очень возможно: от холода увеличивается трение частей, и часы начинают отставать. В конце концов, он не механик, он не обязан знать, почему это так, но то, что это именно так — вполне возможно. Даже обязательно!
Не прошло и семи минут, как он выбежал из квартиры.
Слава богу, Веры на лестнице не оказалось. Все-таки сошла, все-таки оказался прав он, а не она! Ни разу в жизни еще она не оценила свои силы — всегда преуменьшала их, скромница родная!
Наконец-то у Мишутина впервые за день отлегло от сердца. Плотно запахнув воротник, он толкнул тяжелую парадную дверь на улицу, навалившись на нее всем телом.
И тут же увидел жену.
Она лежала на тротуаре у конца их дома, уткнувшись ничком в сугроб, но и при этом не выпустив из рук авоськи. Авоська была пуста. Ветер трепал пушистые пепельные волосы, выбившиеся из-под платка, и заметал их снегом. Неестественно была подогнута подвернувшаяся при падении левая нога.