Смерть в белом галстуке. Рука в перчатке (сборник)
Шрифт:
– Миссис Харрис, – не расскажете ли нам все, что помните, об этом письме?
– Да, будь добра, Эдит, – неожиданно вмешался ее муж. – Она вам найдет его, – шепнул он Аллейну. – Не беспокойтесь.
– Ну, так вот, – начала миссис Харрис. – Прошло уже много времени, и боюсь, как бы что-то не напутать. Вспоминается мне, что уже после того, как его увезли, мы нашли это письмо под диваном в кабинете. Это когда мы заметили то пятно на ковре, которое ты помнишь, Уолтер. Сначала, конечно, я подумала, что это одно из писем мужа – оно было не в конверте. Но, взглянув на него, сразу поняла, что нет, потому что оно
– «Дорогой папа», – повторил Аллейн.
– Потом уже я поняла, что это было «Дорогой Пэдди», но поскольку моего мужа зовут Уолтер Бернард, все равно не подходило. «Боже, – сказала я или что-то в этом роде. – Боже, должно быть, оно выпало из кармана куртки того бедного молодого человека, когда его осматривал санитар из “скорой помощи„». И тогда – да, сейчас я вспомнила все так ясно, словно это было вчера, – и тогда я сказала малышке Вайолет: «Мигом садись на велосипед, дорогая, и как можно скорее отвези это в больницу, потому что они, наверное, его ищут». И малышка Вайолет…
– Скажите, кто это такая? – перебил ее Аллейн.
– Что, простите?
– Кто эта малышка Вайолет? – закричал Аллейн.
– Моя маленькая племянница. Третья дочка брата моего мужа. Она проводила у нас каникулы. Сейчас она уже выросла и получила замечательное место в Лондоне, у леди Каррадос.
– Спасибо, – сказал Аллейн. – Продолжайте, пожалуйста.
Аллейн планирует развязку
Но продолжать было особенно нечего. По-видимому, Вайолет Харрис выехала на велосипеде с письмом Пэдди О’Брайена и, вернувшись, сказала, что отдала его тому джентльмену, который привез леди на машине. Джентльмен сидел в автомобиле возле больницы. По словам миссис Харрис – а они с мужем углубились в извилистую историю семьи, дабы это доказать, – маленькой Вайолет было в ту пору пятнадцать лет. Аллейн записал ее показания, без всех бесконечных отступлений, и она подписала их. На всем протяжении беседы ни она, ни ее муж не проявили никаких признаков любопытства. Очевидно, ни одному из них не показалось странным, что интерес к письму, пропавшему восемнадцать лет назад, почему-то приобрел сегодня столь большое значение, что полицейским Скотленд-Ярда потребовались подписанные показания аж из самой глубинки Букингемшира.
Старики пожелали показать Аллейну и Фоксу свой сад. У Аллейна не хватило духу отказаться, а кроме того, он питал слабость к садам. Миссис Харрис подарила каждому из них по букету из лаванды и розмарина, цветы которых, как она сказала, будут не так бросаться в глаза в руках джентльменов, как более яркие цветы. Вид Фокса, торжественно сжимающего в громадном кулаке букетик цветов и осматривающего бордюр из пересаженных анютиных глазок, был зрелищем почти невообразимым для его начальника. Когда экскурсия была окончена, часы показывали уже два.
– Обязательно заходите, когда будете в наших краях, – приговаривала миссис Харрис, дружелюбно подмигивая Аллейну, – а я запомню, что вы говорили о садике вашей матушки.
– Да, да, – подхватил мистер Харрис. – Как только будете в наших краях. Конечно. Любой человек из старого доброго Фальконбриджа – желанный гость.
Аллейн развернул машину и тронулся по переулку Оукэпл-лейн,
– Ну и ну! – вырвалось у Фокса. – Ну и ну!
– Ни слова больше, – сказал Аллейн, – пока не доедем до того паба на въезде в Барбикон-Брэмли. Ты помнишь, что мы еще не обедали? Я отказываюсь произнести хоть слово, пока не пропущу пинту горького.
– А к нему – хлеба с сыром и пикулями, – добавил Фокс. – А в пикулях чтобы побольше лука.
– Боже, Боже, Фокс, что за выбор! Хотя, знаешь, звучит чертовски здорово. «Хлеб, сыр и пикули», Фокс, это именно то, что нам нужно. Свежий белый хлеб, простой деревенский сыр, соленья домашнего приготовления и горькое пиво.
– И я о том же, мистер Аллейн. Вы большой гурман, – сказал Фокс, который сам обучился французскому. – И не думайте, что я не наслаждался теми обедами, которыми вы угощали меня, когда дела порой заворачивались каким-то странным образом. Еще как наслаждался. Но когда проголодаешься и находишься в английской деревне, тут уж ничто не сравнится с сыром и пикулями.
В пабе нашлись необходимые деликатесы. С четверть часа у них ушло на еду, а затем они опять тронулись в путь.
– Ну так что? – спросил Аллейн.
– Что меня наповал убивает, – сказал Фокс, вытирая платком свои короткие усы, – так это малышка Вайолет. Ведь мы знали, что она племянница этого старого джентльмена, верно? Но, черт возьми, как мы могли предполагать, что она гостила там в то время?
– Ты прав, Братец Лис, мы никак не могли этого знать.
– Мне кажется, она и сама может об этом не догадываться, – продолжал Фокс. – Ведь мисс Вайолет Харрис может и не осознавать, что леди Каррадос и есть та самая миссис О’Брайен, чьего умирающего мужа привезли в дом ее дяди-викария, где она гостила пятнадцатилетним подростком.
– Вполне возможно. Надеюсь, она хоть помнит ту поездку на велосипеде. Вижу, нам придется освежить ее память.
– Да. А теперь, когда я размышляю над услышанным, сдается мне, что именно Каррадос забрал письмо у юной Вайолет. Каррадос, который сидел в машине у ворот больницы, пока бедняга, получивший письмо из Австралии, умирал там. А потом, когда поднялась суматоха из-за пропавшего письма, как же он поступил?
Понимая, что вопрос этот чисто риторический, Аллейн промолчал.
– Он говорит вдове, – продолжал Фокс, – что повсюду наводил справки, но письмо так и не нашлось.
– Да, – кивнул Аллейн. – Несомненно, именно это он ей и сказал.
– Ладно. Ну а зачем он так поступил? Полагаю, это оттого, что сэр Герберт Каррадос по натуре – как бы это сказать – в какой-то мере «моральный трус», с некоторым психологическим вывертом. Это то, что психоаналитики называют подавлением, вытеснением или как-то там еще. Думается, он не хотел признать, что видел письмо, потому что его прочел. Тот австралийский парень знал, что капитан О’Брайен женат на душевнобольной, и написал ему, желая уведомить о том, что теперь он овдовел. Если, по словам леди Каррадос, ее нынешний муж действительно был давно в нее влюблен, то письмо должно было потрясти его. Теперь предположим, что этот человек, заносчивый и чванливый, но при этом страстно желающий ее, говорит себе: не надо будить спящую собаку, пусть все останется как есть.