Смертельный дозор
Шрифт:
— Я заметил душманов за системой, — сказал не он, а Синицын, — открыл по ним огонь, но не знаю, попал ли. Нас они не атаковали.
— Сегодня не поспим, — стоически констатировал Мартынов.
Все прекрасно понимали — он был прав.
Бой кончился, но начиналась другая, не менее важная работа.
С соседней тринадцатой заставы подошел резерв на БТР-70. Подходила также резервная застава из отряда. За Нарывом, раненным в бедро, прибыл МИ-8, и его увезли буквально минут через пятнадцать после боя. К тому времени наша тревожная
Дел предстояло много. Шеф снял заставу и направил в поиск, чтобы найти прорвавшихся нарушителей. Резервная, тем временем, частью сил перекрыла Дастиджумское ущелье в тылу, частью присоединилась к поискам нарушителей.
Когда расцвело, ребята из резерва отряда наткнулись на след врага, явно шедшего к ближайшему кишлаку. Как я потом узнал, духи долго петляли на участке: то ли сбивали след, то ли просто заблудились. А потом и вовсе повернули в горы.
К восьми утра их обнаружили у подножья Дастиджумского перевала. Завязался бой. Врагов было около десятка. Семерых из них уничтожили, остальных — задержали.
Так и закончился бой на нашем участке границы.
Только через несколько дней мы узнали, что на эту сторону перешло около шестидесяти человек душманья. Убитыми они потеряли двадцать пять. Троих — пленными. Вот так и вышло, что в ту ночь семеро стояли против шестидесяти. Стояли и выстояли.
— Ну, может, хот щас поспишь? — Спросил Уткин, когда мы шли с ним по расположению на улицу.
Утро следующего дня после боя было хмурым. «Параша» закончилась, и ее место занял мелкий неприятный дождь. К одиннадцати часам утра поисковые группы, удостоверявшись, что следов нарушителей на участке больше нет, вернулись на заставу.
Тем временем пограничная служба продолжалась, и очередному наряду предстояло выходить на Границу. Уткин шел в нем и собирался в оружейку, чтобы подготовиться к службе.
Выпускал наряды этим утром замполит. Черепанова буквально только что зашил санитар после ранения. Медика прислали из отряда еще ночью, да только он сидел у нас до самого рассвета. Прапорщик отказался от медицинской помощи и повел нашу, перевооружившуюся группу в поиск.
Шеф же до сих пор не вернулся. Он оставался в тылу, вместе с начотряда, руководившим поиском, и сложно было сказать, когда же Таран вернется на заставу.
— У меня до двадцати часов наряд, — напомнил я, — если новая сработка, мне снова дорога на Границу.
Уткин устало покивал.
Когда мы проходили мимо дверей сушилки, я замер. Услышал за ними тихое бренчание гитары.
— Чего это они? — Удивился Вася.
Я молча приоткрыл дверь. Сержант Мартынов, державший на колене небольшую классическую гитару, поднял на меня взгляд. Он сидел в окружении остальных пограничников, участвовавших сегодня в ночном бою.
В сушилке клубился табачный дым, он поднимался к потолку и повисал там, становившись похожим на жиденький туманчик.
—
— Ну я пойду… — тихо сказал Вася, — служба.
Теперь ему кивнул уже я.
Вася ушел, а я зашел в сушилку, закрыл за собой дверь.
— А знаете эту? — Спросил Дима Синицын, и затушил бычок в банке от консервов, — сержант, удружи. Дай-ка гитарку.
Мартынов передал ему шестиструнную. Димка поудобнее устроился на табурете, положил гитару талией на калено, грифом немного вверх. Тихо заиграл нехитрые аккорды.
Я улыбнулся. Прошел и сел на свободный табурет. Под тихую музыку лица пограничников сделались серьезными. Знал я, что не в мелодии дело. Дело в бою, который мы сегодня пережили.
И Черепанов, на лбу которого красовалась теперь аккуратная повязка, и суровый Мартынов, и Стасик Алейников — все молчали. Слушали. Только радиста Гамгадзе не было среди них. Грузин, видимо, был занят чем-то по службе.
Вдруг Синицын запел тихим, высоковатым, но бархатным голосом:
Тревога! Тревога!
— Тревожные трубы зовут.
Нас очень немного
Солдат, что в тревоге живут.
Тревога возможна,
И служба тревожна.
Стоит на границе солдат,
Ни шагу вперед,
Ни шагу назад.
Стоит на границе солдат,
Ни шагу вперед,
Ни шагу назад.
— Конечно, знаем, — рассмеялся Стасик тихо, — это ж с Алого. Ты ее в прошлом месяце услышал, когда мы кино смотрели.
Пограничники, даже старшина Черепанов, держащий в еще немного трясущихся пальцах сигарету, рассмеялись. Я улыбнулся.
— Так хорошая же! — Заулыбавшись во все тридцать два, возразил Синицын.
— Хорошая, — хмыкнул Мартынов.
— Дай-ка гитару, — вдруг сказал я, и все погранцы разом уперли в меня свои несколько удивленные взгляды.
— А ты что, Сашка, тоже умеешь? — Удивился Синицын.
— А вот дай сыграть, и скажешь потом, умею или нет, — с улыбкой ответил я.
Синицын поозирался, как бы ожидая одобрения от остальных, и передал мне гитару. Я поудобнее устроил ее на коленях, положил грубоватые пальцы на жесткие струны. Медленно заиграл.
Спокойная, немного грустная мелодия зазвучала в сушилке. Лица парней, несколько мгновений назад повеселевшие от шутки Алейникова, вдруг снова немного погрустнели. Взгляды стали задумчивыми и блестящими от каких-то воспоминаний.