Смешение карт: воспоминания о разрушительной любви
Шрифт:
В результате камни-таки вышли. Они выглядели похожими на кусочки гравия, полдюжины маленьких серых крупинок, чуть меньших чем шарики для пневматики. Я был удивлён тем, как что-то такое маленькое могло вызвать такую боль.
Когда я поднялся и снова стал способен к передвижению, ко мне пришла Амбер и сказала:
— Я не чувствую себя уверенно, деля пространство с Целести. Впредь я не хочу проводить ночи в твоём доме.
— Хорошо, — ответил я, смущённый и задетый. Я не понимал, почему она чувствует себя неуверенно, но я также не хотел прости её делать что-либо, чего она не хочет. Так что я просто принял
В июне 2003-го Амбер переехала обратно в Орландо, полагая, так же как и Белла, что расстояние сделает ограничения более приемлемыми. Ей казалось, что живя в двух часах пути от меня, ей будет проще принять тот факт, что ей нельзя полноценно делить свою жизнь с моей.
У нас с Амбер постепенно вырабатывалась привычка к близости, в то время как Целести всё яростнее и яростнее защищала свою роль в моей жизни. Когда Амбер объявила о своём переезде, Целести глубоко и с облегчением вздохнула.
Я помогал Амбер упаковаться и переехать в Орландо. Я пытался убедить себя в том, что всё так и должно быть, но в глубине души мне было всё сложнее понять, что хорошего в том, чтоб увозить любимых людей подальше от себя. К тому моменту мне стало уже почти привычно, что люди уезжают из города, потому что они больше не могут выносить соседства со мной. В моих мыслях сгущались неясные тени. Я не понимал толком, что они означают, но было ясно, что происходит нечто неправильное.
Мне всё ещё не хватало слов, чтобы понять — что именно. Я всё ещё был захвачен парадигмой, говорящей о том, что есть одни «настоящие» отношения, окружённые несколькими «внешними» отношениями, которым запрещён доступ во «внутреннее святилище». И да, несмотря на растущий дискомфорт я всё ещё не мог увидеть другой способ поддерживать множественные отношения.
После того, как Амбер покинула Тампу, я стал замечать изменения в полиамурном сообществе. Возможно, они происходили только в моём собственном восприятии — я начал ставить под вопрос идеи, которых придерживался годами, так что могла сработать склонность к подтверждению своей точки зрения, но это также могло быть настоящее изменение мнений.
В давние дни мы все были первопроходцами, пытающимися проложить новый путь в ненаселённом бездорожье. Мы знали, что религиозная полигамия (точнее, полигиния) не годится. Мы понимали, что хотим не того же, чего вроде бы хотят свингеры: эмоциональная моногамия плюс секс для развлечения. Мы искали способы иметь более одних устоявшихся любовных отношений, но у нас было мало примеров и мы ещё не выработали моделей устойчивых отношений такого рода.
Практически всё, написанное о полиамории в те давние дни фокусировалось на одной модели: одни настоящие отношения плюс ещё отношения. Если дополнительные отношения угрожали стать слишком близкими, считалось, что дополнительному партнёру надо найти себе собственного основного партнёра. Сейчас это очевидно, однако тогда мы не замечали, что это означает отношение к людям, как к заменимым объектам. (Ты хочешь более близких отношений с Бобом? Вместо этого, сойдись со Стивом! Стив заменит тебе Боба!) Мы приглашали людей в свои сердца, но не дальше прихожей.
Но к 2003-ему году всё больше и больше людей начали подобно Амбер задавать сложные вопросы. Что значит любить кого-то, если действует условие «имеются дополнительные ограничения и исключение,
Предполагалось, что переезд Амбер сделает ситуацию проще. Этого не случилось. Мы оба становились несчастнее день ото дня. Спустя годы, она оглянулась на те дни формирования наших отношений и написала об иерархических структурах вот что: «ведёт к эмоциональной катастрофе особого рода… Потому что иногда мы входим в эту структуру, держа в руке своё сердце и иногда наш партнёр встречает нас там. После чего структура превращается в лабиринт из захлопывающихся дверей и мин-ловушек. Когда партнёр встречает вас подлинной близостью и любовью в поставленных снаружи и необсуждаемых рамках, эмоциональный опыт складывается из одновременного притяжения и отталкивания.»
Амбер думала, что она знает на что подписывается, принимая все ограничения, которым должны были соответствовать наши отношения. Но она не понимала, что там её встречу я.
Я тоже не этого понимал.
12
Где-то в середине 2003-го я обнаружил себя сидящим в съёмной комнате Амбер в Орландо. Вокруг светились рождественские гирлянды похожие по форме на ос. Комнатка была уютной и в ней доминировала большая кровать с красивым красным балдахином. Я чувствовал себя как дома. Быть с Амбер означало быть как дома.
Я был почти в слезах. Она крепко обнимала меня. В моих отношениях с Целести напряжение начало перевешивать радость. Она была убеждена, что я собираюсь её бросить, и её казалось, что каждый прожитый день приближает этот момент. «Мне страшно» — говорил я. «Я чувствую, как будто где-то далеко-далеко в море случилось землетрясение. Слабая рябь на воде. Но приближается цунами. Я не знаю, насколько огромным оно окажется, когда достигнет берега.» Амбер слушала и почти ничего не говорила. Мы оба ощущали тяжесть того, что хотели, но что нам было не позволено иметь.
За годы, проведённые мною с Целести, я пожертвовал ради её комфорта жизненно важными частями своей личности. Когда-то давным-давно я пересёк невидимую линию и даже не заметил этого. Мало-помалу я променял многое важное для меня — жизнь, которую я хотел прожить, путь, которым я хотел идти. И в какой-то момент, уже очень давно, я согласился на то, чтоб отказаться от возможности относиться к людям этично. Каждый отдельный шаг был так мал, что я не замечал, куда меня завели все эти крохотные шажки. Во всех своих отношениях я позволял страху Целести отталкивать прочь любивших меня людей.
Обвинять во всём этом было некого, кроме меня самого. Я ничего не возражал против ни единого из этих шагов. Я верил (я заставил себя поверить) в том, что все эти тысячи маленьких шагов были логичны, необходимы и уместны. Благодаря своему автоматическому мысленному дзюдо, которому я научился в маленькой белой комнате воскресной школы, я прекратил думать о них критически. Каждый шаг сам по себе был проще, чем спорить с Целести о предметах вроде намерений и ответственности и, возможно, рискнуть нашими с ней отношениями. Я позволил своему страху потери отношений сформировать то, как я обращался с любимыми людьми. Я позволил этому страху ограничивать все мои остальные отношения.