Смирись или борись!

Katsurini Аноним

И от этого ужаса я проснулась.

Ощупала лицо. Вроде бы порядок. Да и ничего не болит. Вот только сердце готово из груди выскочить. Что это было? На сон это вовсе не похоже. Неужели я подключилась к своему изображению сама того не желая? А предупреждение? Этот мужчина его слышал?

Раз у него мой портрет, значит, один из женихов. Который только? А хочу ли я это знать? Ведь то, что видела - мне по душе не пришлось. Я не собираюсь делить своего мужа с другими женщинами. Смогу ли удержать подле себя? Ведь понятие верности во

многих странах требуется лишь от жены, как понимаю, это из-за возможности выносить и родить. Муж должен быть уверен, что все дети - его, в то время как сам природой для этого не создан. И может на сторону ходить.

Я вздохнула, закрывая глаза и стараясь совладать с эмоциями. У меня всё получится. Нужно лишь очаровать мужа. Как? Матушка считает, что в постели.

Как она рассказывала, у отца тоже были другие. Она и пользовалась своим даром, дабы подглядеть, что он в постели с ними вытворяет, дабы быть не хуже, а может, и лучше. Смогу ли вот так проникать да наблюдать? Просто смотреть? Как матушка так хладнокровно смогла видеть отца с другими? Знать, что он принадлежит им, а потом касается этими же руками, телом и своим мужским достоинством тебя.

Меня стошнило. Благо, успела горшок какой-то подсунуть.

Отринуть чувства! Оставить лишь холодный разум. Той женщине нравилось слияние. Значит, бояться его не стоит. Но чем же он ей не угодил, что она попыталась его убить? Неужели ненавидит и при этом идёт на такую тесную связь? Пытается отомстить таким образом, подобраться поближе к жертве? А почувствовала ли она что-то, почему испортила портрет? И кто этот жених? Я узнаю лишь в двух случаях: увижу эту любовницу или жених предъявит повреждённый портрет. И что тогда? Как это знание повлияет на мой выбор?

Вздохнула. Не знаю. Не хочу об этом пока думать. Никто никого этой ночью не убил, вот и славненько.

Пожалуй, пойду пройдусь.

Я достала простую сорочку, сарафан, вплела в волосы ленту. Волосы пришлось сложить вдвое. Не хочу привлекать внимания длинной косой. А так хоть немного кажется толстой, пусть и коротковатой.

На небосклоне начало светать. Солнышко окрасило кромку леса в золотистые тона. Красиво. Скоро совсем встанет.

Спустилась в стряпчую и взяла корзину с лучшей репой царства. Попробую продать. Отец не обрадуется, ведь репу любит, но, буду надеяться, что пока он встанет, я уже вернусь.

Вышла Зорька навстречу.

– Здравствуй, Русана. Куда путь держишь?

– Да вот, хочу попытать счастья на рынке.

– Репой?
– усмехнулась она.
– Да кому она нужна.

– А чем же?

– Вот, возьми сорочинское пшено*. В наших краях редкость.

А я отметила, что хитра девица, ох хитра. Отец любит репу да не жалует сорочинское пшено. А вот хинийцы* дарили батюшке. Не откажешь же послам принять их дар. А куда девать? Так найдём, кому продать, только тихонечко, дабы хинийцы не углядели.

Я поблагодарила помощницу да отправилась

грузить мешок с зерном на телегу. А для прикрытия ещё настоящего пшена навалила.

Извозчик не удивился, а может, не признал во мне царевну.

– Новенькая? А раньше торг вела?
– спросил дедок.
– Как звать?

– Руся, - представилась сокращённо.
– Нет, впервые.

– Ничего сложного здесь нет, - сказал он, трогая поводья. Лошадка тронулась с места.
– Выкрикиваешь название своего товара, расхваливая его. А как подходит кто, уже не кричишь, просто отвечаешь на вопросы покупателя, не забывая нахваливать. Поняла?

– Да, дедушка. Попробую.

На рынке в такую рань яблоку негде было упасть. Пришлось вставать у самого краю. Дедушка помог мне спустить мешки с телеги да уехал. Я немного растерялась. Каждый перекрикивал другого, расхваливая товар, а у меня и голос-то пропал. Похоже, надо почаще выходить в люди. Развернула мешки с меркой, пытаясь совладать с собою.

Вздохнула глубоко и закричала:

– Пшено, лучшее на Руси пшено! Сорочинское пшено!
– и так зычно вышло, что все остальные вдруг замолчали, чем я и воспользовалась: - Одна мерка на пробу задарма, при покупке от двух!

Тут же ко мне выстроилась очередь, а местные торговцы ожили и старались заглушить меня. А я уж замолчала, отпуская товар первому покупателю.

– Сколько берёшь, девица, за одну мерку пшена?
– спросил первый покупатель, мужчина в плаще с капюшоном, скрывающем его лицо. Выговор у него, правда, не местный был. Иноземец? А где ж тогда нашему языку научился?

– Одну ногату*, - назвала цену.

– А мерку на пробу?

– Да, дам одну лишнюю. Сколько хотите?

– Десять.

– А какое пшено? Обычное или сорочинское?
– решила уточнить, а то вдруг не то насыплю.

– Обычное.

– Хорошо. Есть куда насыпать?

Мне протянули холщовый мешок. Странный такой, с рунами. И мне бы насторожиться, зачем простому покупателю мешок для еды с магическими письменами, да прочитать их. Так нет, стала просто отмерять сорочинское пшено. Отмерив положенное, удивилась, что дно даже на половину не заполнилось, в то время, как у меня полмешка как не бывало. Покупатель, правда, ни слова не сказал, просто отсчитал три куны*.

– А у меня сдачи нет, - возразила я.
– Тогда с вас две куны, - и третью шкурку просто не взяла. Заметила на руке у покупателя рисунок скорпия*. Сарацин?

В ответ послышалось сарацинское ругательство. И чем он не доволен? Я ведь ему цену сбавила. И на меня накинули тот самый мешок с рунами. Сработал оберег. И мешок просто вспыхнул ярким пламенем, не причиняя мне вреда. Да осыпался прахом. Я же как завороженная глядела на сие действо, не в силах пошевелиться.

Переполох на рынке поднялся. Бабы заголосили, мол, девок наших воруют. Мужики окружили покупателя и рукава закатывают. Бить будут!