Смотри, какой закат!
Шрифт:
– Эй, ты что, пикадор? Озверел? – оттащил его в сторону Амир.
– Пусти!
– Да хватит уже… Перестань! Хорошего помаленьку. Пошли!
Борис поплелся к выходу.
Эллочка плакала. Мишка, краснея, что-то ей бормотал. Лишь один Арсенька был весел и невозмутим.
Борис лежал на крыльце общежития. Его только что вырвало. Он был грязен и пьян.
На крыльцо вышел Амир. Он стащил Бориса с крыльца, прислонил его к бочке с дождевой водой, потом приподнял – и окунул лицом в бочку.
– Ты чего? – вскричал Борис. – Я же захлебнусь!
– Протрезвей, пикадор. Заодно и умойся.
Амир с Борисом работали на зерносушилке. Борис кочегаром, Амир вершником. Кочегар – понятно, а что такое вершник? Сидит наверху, следит за ремнями, разгребает в бункере зерно, когда бункер наполнится. Короче – работа нетрудная, странно даже, что Амир согласился на такую работу. Тут и платят гроши. Самое подходящее место для кого-нибудь вроде Арсеньки. Но так уж вышло. "Еще день тут проторчу, – думает Амир, – а потом попрошусь на зерно, машины разгружать. Надо денежки зарабатывать, на стипендию-то одну не прожить, а у матери кроме меня еще трое…"
Ремни крутятся, не слетают. Как только наполняется бункер, снизу подходит машина. Бункер открывают, зерно высыпается в кузов машины, бункер закрывается – и все дела. Работа – не бей лежачего. Только в конце смены нужно подмести, навести порядок на рабочем месте.
Амир сидит на верхней ступеньке трапа, ведущего в бункер. Задумался, ноги свесил. Достал из кармана письмо, в который уж раз перечитывает.
"Милый, ты без меня соскучился?
Или надо говорить – обо мне? Ты соскучился обо мне, без меня, по мне? Милый, милый. Я так рвусь к тебе! Это ведь глупо – стремиться из города в деревню. А я только об этом и мечтаю. Скорей бы снова – к тебе. Я уже почти совсем выздоровела, скоро приеду. Мама плачет, зачем, говорит, тебе ехать в эту дыру, врачи могут справку дать, я уже договорилась. А я – не хочу справку. Я хочу к тебе! У меня есть маленький птенчик, щегол, я его приручила, пока болела. Он как-то сел на подоконник, а я смотрю – у него крыло раненое, наверное, от кошки вырвался. Я его кормила, он скоро тоже будет здоровый, и я его выпущу. Я ему рассказываю о том, как я тебя очень, очень, очень, очень очень очень очень люблю, и как ты меня очень любишь. Ведь это правда? Ведь это так? До свиданья, Амирчик. Приснись мне сегодня, я так хочу. Твоя Тася, и больше ничья, никогда".
Он спрятал письмо в карман.
Бункер – полный.
Сушильщик снизу кричит:
– Эй ты, там, наверху! Разровняй, чтобы не пошло через край! А то трубу сейчас забьет, ремни слетят, тебе же в нории лезть придется… Живее!
Амир прыгает в бункер. Ногами раскидывает зерно по углам. Потом отгребает зерно от трубы к центру. Образуется горка. И тут кто-то трогает его за плечо.
Обернулся.
На мостике – стоит – Тася…
Это она! Похудела, бедняжка. Родная… Карие глаза светятся на бледном лице. Протягивает к нему руки.
Амир схватил ее за руки, притянул к себе, обнял. Она прижалась к нему, такая маленькая, худенькая, такая беззащитная, такая… Не могла дотянуться до его лица, целовала в пыльное плечо.
– Здравствуй, лапанька… Ты когда приехала?
– Да вот, только что. На "автолавке". Шофер – парень добрый, от станции подбросил.
– А кто же тебя сюда пустил?
– А я без спроса! – И Тася рассмеялась. – Меня просто
– Спрашиваешь!
– И я рада… Да ты работай, не отвлекайся. Работай, негр! Веселись, негритянка! – Она звонко засмеялась и чмокнула его в щеку.
Амир крепко-крепко прижал ее к себе. Они долго стояли так, крепко обнявшись, посреди полного бункера, на мягком рассыпчатом холме золотого зерна…
…и вдруг – в один страшный миг – вся эта золотая гора бесшумно ухнула вниз!
Тася сразу была захвачена этим потоком. Ее резко затянуло в глубь воронки, образовавшейся в центре бункера.
– Ами-и-и-ир!.. – только и успела она воскликнуть.
Он нырнул вслед за ней, протянул вглубь воронки руки, но зерно из-под него еще быстрее, еще стремительнее и неудержимее ринулось вниз, засасывая Тасю в золотое болото.
– Бункер! Закройте бункер! – кричал Амир. – Эй, кто там! Помогите!
Перед ним на секунду мелькнули ее вскинутые руки, ее молящие глаза, полные обиды и ужаса, и только кончики пальцев еще были видны, и он пытался схватить ее за эти ускользающие пальцы, надеясь спасти, но все было зря, зря, она тонула, тонула, тонула, и только кончики пальцев жалобно вздрагивали, только кончики пальцев…
И она исчезла.
И всё.
Бункер наконец-то закрыли. Там, внизу, суетились и кричали какие-то люди. Слышен голос Бориса:
– Вот она! Вот! А где же Амир?
– Здесь я, – сказал он, спускаясь вниз.
Пытались, конечно, спасти. Делали искусственное дыхание. Все ребята сбежались.
Понимали, что все это бесполезно. Грудь забита зерном, тут уж ничем не поможешь. Но продолжали по очереди делать искусственное дыхание.
– Пульс-то ведь есть, – дрожащим голосом бормотала плачущая Эллочка.
– Пульс-то есть, – сказал Мишка. – А дышать – чем?
– Может, трахеотомию сделать? – предложил Арсенька. – У меня нож острый…
– Да у нее вся трахея и бронхи зерном забиты! – воскликнул Борис. – Нам ее не спасти… – И он вдруг затрясся от плача. – Это я, я виноват, это я!
– При чем тут ты? – удивился Мишка. – Не говори ерунды.
– Я хотел ее смерти! Да, я хотел! – вскрикивал он, рыдая. – Значит, я виноват… Только я!..
– Заткнись, Боб, – сказал Арсенька. – Ну, пожалуйста, хоть сейчас – заткнись. Ну что ты за человек!
– Прекратите истерику. Она умерла, – строго сказал Женька. – Пульс больше не прощупывается. Я сейчас пойду договариваться насчет машины. Надо ее отвезти на станцию. Здесь даже врача нет, чтобы смерть засвидетельствовать… Значит, так. Амир с Борисом отвезут труп в районную больницу. Понятно?
Плачущий Борис кивнул. Амир даже не посмотрел в их сторону.
– Амир, ты слышал, что я сказал?
Да, я слышу – она умерла. Умерла. Умерла. И я не смог ее спасти.
Он смотрел на ее посиневшее обиженное лицо – и не верил. Вот же только что он держал ее в своих объятиях – и вот она уже умерла. Что за бред! Что за идиотская случайность! Это ж надо было шоферу как раз в тот миг, без предупреждения, открыть внизу заслонку… А может, все это – просто розыгрыш, чья-то шутка? И сейчас она улыбнется, откроет глаза… Как же так… как же так… Ведь она так спешила ко мне, к своему любимому, а я… А что – я? А я – ничего…
Конец ознакомительного фрагмента.