Смотрящий вниз
Шрифт:
– Ну что же. – Газетчица выключила диктофон. – Материал интересный. Жаль, что не имеет прямого отношения к нашему городу.
– Это как посмотреть. – Я закурил сигарету.
– А вы как советуете? – Ольга Сергеевна пододвинула к себе блюдце с чашкой и стала пить кофе мелкими глотками.
– Три летальных исхода в петербургском филиале и три в Москве за полгода вообще-то смахивают на поветрие.
– Чисто теоретически, – возразила она. – Яновский там и Вирки здесь – бытовые случаи. Варданян?.. Наемники редко действуют ножом. Скорее тут если не ограбление, то убийство
– Стало быть, ваша газета в моей информации не заинтересована? – резюмировал я комментарии журналистки.
– А почему наша, собственно? – спросила она. – Почему не «Московский комсомолец» или не «Совешенно секретно»?
– Потому, что я сейчас здесь и с вами, потому, что вилами по воде писано, доберусь ли я до Москвы, и, наконец, потому, что именно ваша газета публиковала подробный репортаж о гибели охранников местного отделения «Дека-Банка» Трубача и Семенова!
– Только не это, – отмахнулась она. – Это уже вчерашняя сенсация. Налетчики с равным успехом могли вломиться в любой банк. Или пункт обмена валюты.
– Ах, в любой! – заметил я саркастически. – И что, любопытно, они там, дражайшая Ольга Сергеевна, похитили?!
– Положим, ничего. – Журналистка осталась спокойна, как дамба во время шторма. – Они попросту не успели. Служащие воспользовались скрытой сигнализацией и вызвали наряд.
– Нет, Ольга Сергеевна, – продолжил я в том же духе. – Они очень даже успели! Они успели застрелить Семенова и взять в заложники Трубача.
– Не только Трубача, – возразила она. – Еще четверых. Заложники им были нужны, чтобы прорваться через милицейский кордон. Они на всех надели одинаковые вязаные шапочки, лишив тем самым снайперов возможности открыть прицельный огонь, и ушли по заранее подготовленной схеме.
– Но троих они сразу отпустили, – продолжил я ее рассказ. – Троих они отпустили сразу! А вот Трубача зачем-то взяли с собой и убили только спустя четыре месяца! Почему?!
Она промолчала.
– Потому, – ответил я сам на свой вопрос, – что Семенов с Трубачом и являлись истинной целью их налета! Вам это не приходило на ум?!
– Нет, – честно призналась она. – На это моей фантазии не хватило. Слишком абсурдная идея: устраивать вооруженное ограбление, рискуя попасть в засаду, ради того, чтобы подстрелить охранника и похитить другого. А затем четыре месяца прятать его по неизвестной причине, откармливать, словно кабанчика на убой, и…
– Вот именно! – перебил я ее. – И заказчик так думал. Да что думал! Он знал, что вам это на ум не придет. И никому не придет!
Я достал из кармана список Ивана Ильича и передал газетчице.
– Оставьте себе. Я его наизусть затвердил. Это – живые и мертвые. И у меня есть основания полагать, что живых в скором времени станет еще меньше.
– Я должна все осмыслить и взвесить. – Просмотрев список, девушка
– Взвесьте, – согласился я. – Взвесить надо. Авось, пока будете взвешивать, еще кого-нибудь прихлопнут.
Расстался я с ней, будто пациент, неудовлетворенный диагнозом врача. При этом понимая: она права. Права, подвергая мои доводы сомнениям. Права на все сто пудов.
Федор Максимыч накормил меня ужином с водкой, выпил сам для компании, сменился, и мы дружной семьей отправились на улицу Рубинштейна.
– Женщина может сыграть только самое себя! – рассуждал Федор Максимович, взбодренный алкоголем. – Именно поэтому в средневековом театре их на сцену не пускали! К чему, спрашивается, лезть на котурны и оставаться в собственном образе?! Нет, Сашка! Здесь была не дискриминация! Здесь был эстетический критерий! Стоящих актрис я берусь у беспалого по пальцам пересчитать!
Дарья вернулась раньше и встретила нас в самом траурном настроении.
– Опять выпил?! – помрачнела она еще больше, глядя, как Федор Максимович мажет шапкой по крючку вешалки.
– Что ты, Дарья! – всполошился мой тесть. – Мне же нельзя!
Дарья увернулась от его объятий и скрылась в комнату.
– Дети, Сашка, это ягоды жизни! – вздохнул Федор Максимыч. – У тебя дети есть?!
Вопрос его меня обескуражил, но он тут же спохватился, принес тысячу извинений и начал стаскивать пальто.
Свет в комнате был погашен. Дарья, с ногами забравшись на диван, смотрела телевизор без звука.
– Кумарин роль Нинке Сазоновой отдал, – сказала она, когда я присел рядом. – Тварь белая. «У нее, – заявляет, – фактура больше характеру соответствует». А сам на Нинкину грудь, сволочь, пялится.
Я погладил ее по голове.
– Дарья у нас талантище! – Федор Максимыч зажег свет и, споткнувшись по пути о ковер, добрался до кресла. – Ей бы во МХАТ! Агафью Тихоновну играть или жену Командора! Как ее?..
– Сама знаю! – пробурчала Дарья. – Ты это стервецу Кумарину скажи!
– Настоящая актриса, такая, как ты, любую роль потянет, – продолжал ее задабривать Федор Максимыч. – Это же только средневековые мракобесы женщин до сцены не допускали! Женщины, они вообще!
Почувствовав на себе его косой взгляд, я постарался остаться невозмутимым.
– Когда уезжаешь? – спросила Дарья, после того как Федор Максимыч отправился на покой.
– Завтра, – ответил я. – Утром.
Посчитав свою миссию в Санкт-Петербурге условно завершенной, я хотел вернуться в Первопрестольную до того, как слух о моем пребывании здесь докатится до противной стороны.
ГЛАВА 11 МАРГИНАЛИИ
Подобравший меня за чертой города белобрысый водитель с наколкой «Гена» между большим и указательным пальцами, в широкополой фетровой шляпе и клетчатой байковой рубахе, клюнул носом и тут же встрепенулся:
– Ты со мной разговаривай! Не то в кювет улетим! Маруха моя всю ночь мне спать не давала!
Вид у этого ковбоя действительно был бледный. Глядя на него, становилось понятно, почему коренные жители Нового Света прозвали колонистов «бледнолицыми».