Смотрящий вниз
Шрифт:
– Охота пуще неволи, – обронил я.
И охота моя только начиналась. Обогнув церковь Симеона Столпника, которой и завершалась Поварская с нечетной стороны, мы выкатили на Новый Арбат.
Ближе к вечеру я удостоился приглашения на пир. Пир закатил Серик по поводу рождения наследника-первенца. На пиру также присутствовали: Фига, приятель Серика челночник Скалкин, какой-то Чумаков, малый сонный и молчаливый, Матвей Семенович и небольшая делегация от женщин легкого поведения.
Блудницы вели себя церемонно и сдержанно.
На минутку заскочил Руслан: преподнес имениннику от братвы самурайский меч в ножнах и с длинной рукояткой. Меч, фальшивый, как и внимание братвы, под оживленный гул пропутешествовал вокруг стола и несколько раз был лихо обнажен.
– Давненько я не брал в руки шашку! – вскричал потомок партизана Фигнера, жестоко искромсавши перед собой весь воздух.
– Добрый будет казак! – крякнул Скалкин.
Чумаков попробовал пальцем лезвие меча и язвительно улыбнулся.
– Над люлькой повешу! – заключил осмотр именного оружия Серик.
Женщины-куртизанки тоже сделали подношения – по хозяйственной части: памперсы, мягкие игрушки, соски, ползунки и разнообразные чепчики образовали на стойке бара внушительную возвышенность.
Словом, праздник удался.
– За свежее пополнение разрушителей социализма! – провозгласил Матвей Семеныч.
Он уже изрядно клюкнул, и его завернуло в политику.
– С социализмом, батя, покончено! – возразил челночник Скалкин. – Я вон из Китая вернулся, и даже там рыночная экономика взяла верх по всем фронтам!
– Все китайцы жулье! – Проявитель отправил в рот ломтик нерки и запил его шампанским. – Пока тело не вынесут, считай, зараза еще живет!
– И площадь не переименуют! – поддержал его Фигнер, запуская тему на следующий виток.
Страсти вспыхнули нешуточные. Забыв о новорожденном, пирующие разбились на два лагеря: первые утверждали, что площадь была Красной задолго до революционных событий, а вторые – обратное. Тут же вспомнился Иван Калита, какой-то Гостомысл и были названы разнообразные даты. Защитники постреволюционного происхождения Красной площади ссылались на Троцкого и напирали на традиционное значение червонной масти как цвета пролетарской менструации.
– Неофит! – осудил Скалкин Фигнера. – Хочешь все наши обычаи замарать?!
– Кто неофит?! – взвился Фига. – Да у меня прадед Наполеону вставил! У меня медаль за взятие Парижа!
Перепалка была прервана появлением Лары, любимой девушки охранника Журенко. Она умножила дары Серика, преподнеся ему соковыжималку с подобающими случаю поздравлениями.
– А вот Андрею сообщать не обязательно, – сказала она, подсаживаясь ко мне.
– Да и мне тоже, – ответствовал я.
Она хмыкнула и подняла рюмочку.
– За отца! – объявила Лара.
– Вот это любо! –
И все зазвенели посудой в честь счастливого родителя.
– Не вставляет! – поморщился Фига, отодвигая пустую стопку.
Лишь миг на лице его играла борьба страстей, и затем он отлучился в неизвестном направлении.
– Ну, как «Лебединое озеро»? – спросил я у Лары.
– Озеро как озеро! – пожала она плечами.
Закурив длинную, словно карандаш, ментоловую сигарету, она выпустила струйку дыма:
– Чтоб тебе было известно, Андрей совсем не такой темный, как ты себе вообразил!
«А как она, интересно, думает, я себе вообразил? – После ее реплики, рассеянно протаптывая вилкой тропу в горке вареного картофеля, я почувствовал себя довольно хреново. – Может, я и правда себе что-то не так вообразил? Может, извне кажется, что я небрежен со своим лучшим другом? Или она его ревнует ко мне? Лучше, если ревнует».
К шумному столу вернулся Фигнер.
– Вставило! – осчастливил он меня.
Глаза его блестели, как два кабошона по двадцать карат.
Пир затянулся далеко за полночь и лишь однажды был прерван короткой потасовкой. Народный этот обычай, вопреки обвинениям Скалкина в забвении традиций, возродил именно Фига.
– Из бывших проституток выходят самые верные жены! – раскачиваясь, будто лодка у причала, громогласно заявил Фигнер собранию.
Он хотел сделать Серику тонкий комплимент.
– Из кого выходят?.. – покраснел Серик.
– Из про… про… – Среди наступившей тишины Фига еще раз попробовал одолеть запрещенное в кругу присутствующих слово, но только махнул рукой. – Из блядей, короче!
Увесистая оплеуха забросила партизанского отпрыска в дальний угол.
– Зарублю! – Серик выхватил из ножен самурайский меч и пошел на поверженного обидчика.
Как должно себя вести в последнем акте холодное оружие, Чехов умолчал. Но действительность в лице Серика сама дописала классическое изречение.
– Зарублю гада! – сбросив повиснувшего на его шее Скалкина, Серик взмахнул клинком.
Фига проявил исключительную в его состоянии прыть и закатился под бильярд. Пока оскорбленный отец и муж, ползая на коленях, пытался его достать в партере, он выскочил с другой стороны и успел вооружиться увесистым кием.
Прижатые праздничным столом к стене сауны, мы с Проявителем остались в этой стремительной схватке безмолвными статистами.
Как всегда, выиграла в поединке русская наука побеждать. Халтурное лезвие меча разлетелось, ударившись о кий, и Фигнер, используя забытое штыковое упражнение «Длинным коли!», поверг разгневанного Серика на пол.
– Сволочь! – При помощи челночника Серик поднялся на ноги и вытер рукавом разбитый нос.
– А чего он?! – оправдывался Фигнер. – Я ж не хотел! Серик! Ты чего, а?! Ты обиделся, что ль?! Ну, прости!