Смотрю на мир глазами волка
Шрифт:
Никто из прохожих не обращал на меня ни малейшего внимания. И это было приятно и странно одновременно. Привыкнув в зоне ежеминутно ощущать на себе настороженно-внимательные либо откровенно-ненавидящие чужие взгляды, я вдруг осознал прекрасную очевидность: я — дома… наконец-то, дома!
Над землей клочьями повисли дождевые облака, сквозь них с трудом протискивались солнечные лучи. Ранняя уральская осень уже отняла у лета бразды правления, но упорное светило не желало признавать поражение и с тихой настойчивостью согревало землю, кое-где
Слабый, но крепчавший день ото дня ветер злорадно раскачивался на ветвях деревьев, радостно предвкушая, как будет срывать беспомощные листья и таскать их по грязным улицам, превращая в прах.
Я свернул в городской парк, так как еще не был готов к встрече с матерью. Та может встретить меня равнодушным или настороженным взглядом, что было горше любых упреков, а может быть, радостной улыбкой…
Парк оказался безлюдным. Лишь на одной скамейке расположилась компания мальчишек-школьников. Тут же грудой лежали их портфели. Пацаны играли в карты. На отполированных временем досках скамейки тускло поблескивала кучка монет.
Я подошел ближе. Мальчишки почему-то сразу прекратили игру, разобрали свои портфели и двинулись к выходу из парка.
«Меня испугались! — невесело усмехнулся я. — Да и не мудрено: землистого цвета суровая морда с привычным суровым взглядом исподлобья, улыбка, больше смахивающая на зверино-кровожадный оскал, словно предупреждали окружающих: «вы, земляки, сначала хорошенько пораскиньте, стоит ли со мной связываться… Поберегите-ка личное здоровьишко!»
Ну да ладно! Через некоторое время отталкивающее выражение лица и хищная повадка должны измениться в лучшую сторону. Здесь не лагерь, где жизненная необходимость заставляет ежеминутно демонстрировать всем, что ты опасная зверюга и не потерпишь даже малейшего ущемления своих прав.
Присел на скамью и закурил «Родопи», купленные на железнодорожном вокзале. В зоновском лабазе в наличии только рабоче-крестьянские «Прима» и «Беломорканал», осточертевшие за четыре года, как лагерная баланда, в которой заположняк плавают куски даже неопаленной свиной кожи. Как заменитель мяса, надо полагать.
С наслаждением набрал в легкие душистый болгарский дым. Хотелось обдумать, как повести себя при встрече с матушкой, что сказать, но непослушные мысли невольно убегали на четыре года назад, когда мне было семнадцать…
Был ясный весенний день. Приближались каникулы. Желание зубрить скучные правила и формулы в такую пору испарялось начисто. Правда, оно и в другое время года не слишком мне докучало.
Промучившись пять уроков в душегубке класса, я больше вытерпеть не смог. Манили шумно-бездумные улицы, сверкающие на солнце витрины-зеркала, детский лепет молодых тополей, скинувших ледяные оковы зимнего сна.
Слиняв с шестого урока с идиотским названием «трудовое воспитание», решил идти домой не сразу, а побродить по парку, чтоб мамуля ничего не заподозрила. Она ведь знает расписание
Свернул на боковую аллейку, где всегда было прохладно из-за густо росших деревьев и кустов, не пропускавших жарких солнечных посланцев на землю.
В глубине аллей под шатром дикой акации находилась скамейка. Но давно облюбованный мною дикий уголок оказался нахально захвачен неизвестной компанией.
Четверо парней, моих сверстников, шпилили в карты, а пятый, рыже-пегий детина лет двадцати, равнодушно-скучающе следя за ходом игры, перебирал струны гитары, почти сплошь покрытой западными наклейками бесстыдно оголенных девиц в явно вызывающих позах.
— Подойди-ка сюда, пацан! — сказал один из играющих.
Я послушался.
— Ты чего, не в курсах, желторотик, что это место лично нам принадлежит и чужакам здесь находиться вредно для здоровья? — явно издеваясь, оскалился игрок.
— Во-первых, не в курсах, а во-вторых, это мое место! — я сбросил на землю свой школьный ранец, с какой-то даже веселостью чувствуя, как привычно напряглось тренированное тело. Я отлично понимал, что драки не избежать. Они сами нарывались. Но нисколько не боялся. Меня не напрасно считали в классе специалистом по мордобою. Я никогда не отказывался от схватки, воспринимая ее таким же видом спорта, как бокс или каратэ.
— Отвяжись от малыша, Серый! — явно подначивая, сказал гитарист. — А то он тебя размажет, а нам отскребать придется!..
Серый, мерзко усмехаясь, встал со скамейки:
— Это мы щас будем поглядеть, кого отскребать придется!..
Но он даже не успел сделать замах для удара, как я применил свой коронный прием: левой прямой в солнечное сплетение, а правой — снизу в челюсть. Мой самонадеянный противник отлетел прямо к скамейке и рухнул под ноги своим ошарашенным приятелям. Попытался подняться, надсадно выплевывая ругательства, но не смог и опять уткнулся разбитой мордой в траву.
На ближайшее время он стал уже не опасен.
Игроки несколько мгновений ошалело глазели то на своего поверженного товарища, то на меня, а затем, без слов, кинулись на победителя. Лишь парень с гитарой остался на скамейке, со странной улыбкой наблюдая происходящее.
Первому из нападавших крупно не повезло. Защищая живот, он по-глупому открыл шею, и я не преминул этим воспользоваться. Короткий скользящий удар ребром ладони, и атакующий, хватая ртом воздух, повалился кулем на землю.
Второй нападавший, не рискуя вступать в ближний бой, пнул меня в пах — подлейший прием, которым я никогда не пользовался. Невыносимая резкая боль скрючила меня пополам, и, получив новый удар ногой, теперь уже в голову, я упал.
— Все, — неожиданно-равнодушно подумалось мне. Сил сопротивляться и даже кричать уже не осталось.
— Ша! Кончай свару! — внезапно вмешался гитарист. — Помогите ему встать!
Явно неохотно ребята повиновались.
Меня, грубо залапав, усадили на скамью.