Смуглая леди (сборник)
Шрифт:
могу. Кажется, актеры, друзья покойного, что-то подобное действительно нашли и увезли
с собой. Помнится, что какой-то такой разговор при мне был, но ничего более точного я
сказать не могу. Что же касается письма его королевского величества, то я сейчас
вспоминаю, что действительно слухи о нем по городу ходили, но я так и не знаю, видел ли
его кто-нибудь из друзей и родственников покойного. Но кажется, что нет. Очень сожалею, что, кроме этих отрывочных сведений, не могу
достойного вашего внимания и труда, вами затеянного".
Отрывок из второго письма тому же адресату. Начало не сохранилось - черновик.
"... от безусловно смертельного удушья, протекающего до того довольно вяло и вдруг
приобретшего галопирующее течение. Кроме того, здоровье его, как говорили мне
близкие, и без того не весьма крепкое (все мужчины в этой семье умирали рано), было
подорвано многолетним служением там, где требовалось чрезвычайное напряжение
гортани, а значит, сердца и легких. Я имел горькое счастье присутствовать при последних
минутах покойного и могу увы!
– засвидетельствовать, что ни в предсмертном бреду, ни
при прощании с близкими мистер Шекспир не произнес ничего такого, что представляло
бы философский или государственный интерес. Умер он, однако, как добрый христианин, приняв святые дары, помирившись с домашними и разумно распорядившись своим
имуществом. Даже мне, юнцу, человеку совершенно ему постороннему, доктор Холл
вручил от его имени 20 шиллингов и два пенса на покупку памятного перстня, который я и
до сих пор ношу на пальце. Жене же своей он завещал вторую по качеству кровать, что
вызвало тогда же много разговоров.
Погребен сэр Виллиам в той же церкви Святой Троицы, в которой он и воспринял
таинство крещения. Как мне передавали, лет двадцать пять тому назад наследники его
водрузили над могильной плитой раскрашенный бюст покойного. Мистер Шекспир
изображен таким, каким он запомнился близким в последний год жизни. Вот, пожалуй, и
все, что могу сообщить дополнительно в ответ на ваше второе письмо. Примите же, сэр..."
Написал, бросил перо и вышел в сад. Была уже ночь, было очень, очень тихо,
кузнечики не стрекотали, и он опустился на скамейку, сник и задумался. Вот за эти
пятьдесят лет была война, резня, палач поднимал за волосы голову короля и мотал ее
перед толпой; кости лорда-протектора, вырытые из могилы, качались на виселице, - а этот
чудак все интересуется королевским рескриптом, королевской аудиенцией, еще какой-то
такой же ерундой. А что он может ему рассказать? Разве после всех этих событий не
испарилось у него из памяти почти начисто, что он пережил полвека тому назад, стоя
изголовья той кровати? Разве помнит он все это? Разве не забыл начисто все?
Нет, не забыл ничего и помнит все. Вот как это было. Свел его с доктором Холлом
хозяин трактира "Корона", некий Джеймс Давенант - угрюмый и молчаливый, хотя по-
своему добродушный человек с глубокими, волчьими складками на щеках. А сам-то он в
ту пору был молодец хоть куда! Его так и звали "неистовый Саймонс" и "Саймонс-
молодец", потому что он ничегошеньки не боялся! И, Боже мой, как он нравился тогда
женщинам и там, в Кембридже, и здесь, в Оксфорде! И как это злило сводную сестру, у
которой он гостил! И в дом Волка он вошел в тот вечер растерянный и расстроенный по
этой же причине. Был скандал. Он только что насмерть поругался с сестрой, преподнес
что-то хорошее ее мужу - этакому бычине с круглым лбом и маленькими глазками на
сизом лице - и скатился к себе упаковывать чемоданы. За этим и застал его посланный за
ним поваренок. И сначала он, даже не выслушав ничего, крикнул: "А шли бы они все..." -
но сразу же одумался, поднялся и сказал: "Сейчас". И прицепил шпагу. Когда они с
хозяином вошли в гостиную, доктор Холл сидел на кресле возле стола и что-то тихо
внушал жене Волка. Та стояла рядом. Рука ее лежала на спинке кресла, около затылка
Холла. Она слушала, наклонив красивую белокурую голову, и улыбалась. Саймонс знал: она всегда, когда с ней говорят, улыбается так - неясно и загадочно. И всегда эта улыбка
бросала его в пот. А в доме, очевидно, только что отобедали: пахло жареным луком, стояла
грязная тарелка с ложкой и обглоданной костью, валялся комок салфетки. Когда они -
хозяин и он - вошли в комнату, доктор сразу поднялся с кресла и оказался высоким, худощавым господином солдатской выправки, со светлыми холодными глазами. Он
взглянул на них и сказал: "Минуту! Вымою руки!" и исчез.
Миссис Джон поглядела на мужа, мельком скользнула взглядом по нему, завсегдатаю
"Короны", взяла тарелку, салфетку и тихонько вышла. Волк отодвинул от стены кресло и
сказал: "Присаживайтесь, пожалуйста". Потом посмотрел на подсвечник и негромко
хлопнул в ладоши. Вошел поваренок.
– Замени, - спокойно приказал Волк.
– Стой! Принесешь две бутылки из бокового
шкафа и три бокала! Но я же не сказал тебе "иди"?! Захватишь еще жбан грушевой воды.
Иди!
Доктор вернулся и подошел прямо к нему. Голубые глаза его сияли.
– Ну, здравствуйте, здравствуйте, дорогой, сказал он, сжимая ладонь Саймонса в своих