Снег поздней любви
Шрифт:
Не отвергай Господни наказанья!
Бог любит тех и к тем благоволит,
Кто, зная, что покинут и забыт,
Всё претерпел,
Все превозмог страданья.
Будь верен слову, не бросай слова
На ветер, даже если ветер с юга –
Оттуда,
Где снега, обняв друг друга,
На скользких склонах держатся едва,
Где праведная, правая дорога
Крута, терниста, но по ней идти,
Тащить свой скарб,
Свой
Чтобы, отринув левые пути,
Душой земной
Вдруг прикоснуться к Богу.
*
А свечи гаснут – и довольно скоро.
Каштаны отцветают и, дразнясь,
В подворьях бродят сорнотравья своры,
И оголтелы птичьи разговоры,
И с небом всё отчётливее связь.
И гаснут свечи.
Отрочество творчества,
Драчливое, без имени, без отчества,
Ушло-прошло в свой срок и не слышны
Его эпиталамы и поэмы.
И лето буйствует,
И рядом осень, где мы
Уже стоим, безропотны и немы,
Наедине с дождливым одиночеством
В туманах
Молчаливой
Тишины.
*
И черти боятся гнилого болота!..
Потёмки душа – ни тропинки, ни брода:
Бочаги стенаний, шатаний, обид…
Но кто-то её стережёт и хранит,
И оберегает неведомый кто-то…
И всхлипы зарниц, и небес позолота,
И скрытность ночей, и распахнутость дня,
И соль твоих губ в завершенье огня –
Всё это уже не отпустит меня…
И черти боятся гнилого болота.
*
И пусто на душе,
И за душой прохлада.
За окнами гроза пускает пузыри:
Рычит на небеса, льёт ливни без огляда,
И громко о своём с богами говорит.
Ну, что нам загадать
И что ещё придумать!..
Иной разрез крыла, пера иную стать?
Забился на чердак вихрастый белый турман,
Успев на всём лету усвоить и понять,
Что счастье – сплошь гроза,
Любовь – полёт сквозь ливни
За семь земных небес в сиреневом дыму –
И на заборах пивни
Горластые твои вникают в кутерьму
Несбывшихся надежд – отчаянных и шумных,
Взывающих прощать,
Терзаться, сострадать…
И рядом небеса
И ты,
И белый турман,
И мимолётных птиц вся ангельская рать…
*
Пронзительный
Он здесь, он дома:
Бесснежен, ветрен, нестерпимо свеж.
Он режет правду-матку по живому,
Не оставляя никаких надежд.
Любовь ещё с тобою, и тоска её
Близка нам
И горька, как нищета,
Где радость безнадёжна ко взысканию
И счастьем не оплачены счета.
Она ещё с тобой – с её постелями
Покосных трав,
С мечтами взмыть, взлететь…
Ну, как себе простить,
Что не умели мы
Ни восхищаться, ни благоговеть!
Теперь ноябрь.
Незвана и непрошена,
В дверях зима: дождей сырое крошево
Исходит в иней, в изморозь зари…
Ты дверь прикрой, лампаду затепли,
И – что скорбеть! –
Былым займётся прошлое,
Тобой – зима с позёмкой и порошею,
И снежный путь,
И – что ж… Всего хорошего!
И больше ничего не говори.
*
Ушло и вроде бы пропало…
Ну, что там с памятью души?
Мы редко думаем и мало:
Фитиль да кремень, да кресало,
Чтоб пламя в тиглях заплясало,
Чтоб стрелы востры да мечи.
Куём мы счастия ключи!
Цветут февральские мимозы…
Сквозь торопливый, сивый лес
(А времени и впрямь в обрез!)
Скрипят возы, спешат обозы,
Взлетает, отгоняя мрак,
Необоримый ветер юга!
И холодеет от испуга
На снеговалах-блокпостах,
Охапками, в снопах, букетах
Нас тихо охмуряет лето,
Дрожа в восторженных руках.
И вновь земле дарует небо
Алчбу воды и жажду хлеба,
И цветопад в садах кружит.
А что ушло, чего не стало,
Оно не сгибло, не пропало,
Всё стало кремнем и кресалом –
Всё стало огнивом души.
И в синеве звенят стрижи,
И это, верь,
Совсем не мало.
*
Несёт пыльцу и мнёт траву и листья
Бродячий синий ветер луговой.
Цветы цветут и прорастают мысли,
Упавшие в золу ещё зимой.
В них тычут морды облака и кони,
Жуют и топчут, и, сминая даль,
В цикадном звоне, в журавлином стоне
Уходят в ночь, где в тихих реках тонет
Янтарных лун расколотый хрусталь.
И веришь –
Всё само тебе откроется: