Снег
Шрифт:
Да, странное дело. Он прекрасно знал, что именно поэтому Хэкетт – старший суперинтендант Хэкетт, его дублинский начальник, – и поручил ему вести это дело. «Вы знаете, какое в тех краях положение вещей, – сказал ему Хэкетт с утра по телефону. – Вы владеете их жаргоном, перед вами они запираться не станут. Удачи».
В распутывании этого дела одной удачей явно было не обойтись, да и не верил он в её силу. Ты либо сам творишь удачу, либо тебе волею судьбы представляется счастливый случай.
И вот теперь что-то, какое-то древнее чутьё, подсказало ему, что он не один, что за ним наблюдают. Он
– Здравствуйте, – сказал он. – Извините, я вас там не увидел.
– Знаю. Я за вами наблюдала.
Ему были видны только её лицо и предплечья, поскольку остальная часть тела скрывалась под одеялом. У неё был широкий лоб, острый подбородок и большие, как у лемура, глаза. Жёсткие волосы окружали лицо ворохом непослушных и, судя по их виду, не особенно чистых кудряшек.
– Разве не отвратительно, – сказала она, – то, как белеет и сморщивается большой палец, когда его сосёшь?
Страффорд улыбнулся:
– Вы сосёте большой палец?
– Только когда думаю. – Она подняла руку, чтобы ему было видно. – Вот посмотрите-ка – можно подумать, меня только что выудили из моря.
– Вы, должно быть, Лэтти, – сказал он.
– А вы кто такой? Нет-нет, дайте угадаю. Вы детектив!
– Верно. Инспектор сыскной полиции Страффорд.
– Что-то вы не очень похожи на… – Она смолкла, увидев его заранее утомлённое выражение лица. – Кажется, люди часто говорят вам, что вы не похожи на полицейского. А с вашим выговором вы ещё меньше на него похожи. Как вас зовут?
– Страффорд.
– Я имею в виду ваше имя.
– Вообще-то я Сент-Джон.
Девушка рассмеялась.
– Сент-Джон! Почти такое же дурацкое имя, как у меня. Они зовут меня Лэтти, но на самом деле я Латука, хотите верьте, хотите нет. Представьте себе, что вы даёте ребенку имя вроде Латуки. Это в честь бабушки, но от этого не легче.
Она внимательно следила за ним, в уголках глаз собрались озорные морщинки от лукавого веселья, как будто она ждала, что инспектор в любой момент проделает какой-нибудь фантастический трюк, скажем, встанет на голову или поднимется в воздух. По опыту собственной юности он помнил, как новое лицо, появлявшееся в доме, всегда словно сулило некие перемены и волнующие переживания – или, по крайней мере, только перемены, поскольку волнение вообще редко когда можно было испытать в особняках такого рода, и в её, и в его старом доме, как будто само это понятие было плодом какой-нибудь экстравагантной фантазии.
– Вам нравится наблюдать за людьми? – спросил он.
– Да. Просто удивительно, какие они порой откалывают штуки, когда думают, что их никто не видит. Худые, например, всегда ковыряются в носу.
– Надеюсь, до того как заметить вас, я этого не делал.
–
– На кого?..
– Это моя мачеха. Сильвия, королева охотников за головами. Вы с ней уже встречались? Может, и встречались, но не заметили, потому что она практически прозрачна.
Девушка отбросила одеяло, поднялась с дивана, встала на цыпочки и сложила руки высоко над головой, потягиваясь и кряхтя. Она была высокой, худощавой, смуглой и слегка кривоногой – истинная дочь своего отца. Она вовсе не была хорошенькой в обычном смысле слова и знала об этом, но это знание, проявляющееся в небрежно-шутовской манере поведения, придавало ей, как это ни парадоксально, некую мрачноватую привлекательность. На ней были кавалерийские бриджи и чёрная бархатная куртка для верховой езды.
– Собираетесь на конную прогулку? – спросил Страффорд.
Девушка опустила руки.
– Что? – Она оглядела себя. – А-а, вы про мой наряд! Нет, к лошадям я равнодушна – вонючие животные, не лягнут, так укусят, а не укусят, так понесут. Мне просто нравится этот костюм. Очень стройнит, и к тому же удобный. Раньше эти вещи принадлежали моей матери – в смысле, настоящей матери, покойной, – хотя, скажу вам, пришлось их порядком ушить. Она была крупненькой девочкой.
– Ваш отец думал, что вы всё ещё спите.
– Ой, сам-то он поднимается с самого с ранья, вот и думает, что любой, кто делает по-другому, – здесь она до крайности убедительно изобразила полковника Осборна, – чёртов лежебока, понимаете ли! А вообще, сказать по чести, он тот ещё старый прохиндей.
Она взяла одеяло, накинула его на плечи и встала рядом со Страффордом у окна. Оба окинули взглядом заснеженный пейзаж.
– Боже мой, – сказала она, – проклятые пустоши все морозом сковало. Да, вот посмотрите-ка, в роще вырубили ещё больше деревьев! – Она обернулась к инспектору. – Вы, конечно, понимаете, что мы бедные, как церковные мыши? Половины балок уже нет как нет, того и гляди крыша рухнет. Живём как в доме Ашеров. – Поражённая, она примолкла и наморщила нос: – Вот интересно, почему это церковных мышей считают бедными? Да и как вообще мышь может быть богатой? – Она плотнее накинула на себя одеяло. – Мне так хо-о-олодно! – Она бросила на него ещё один косой игривый взгляд. – Но, конечно, у женщин ведь всегда мёрзнут руки и ноги, правда ведь? Мужчины для того и нужны, чтобы нас согревать.
За окном двинулась какая-то тень, и Страффорд отвернулся от девушки как раз вовремя, чтобы увидеть, как через двор бредёт массивный юноша в резиновых сапогах и кожаной куртке, перемещаясь по глубокому снегу чем-то вроде неуклюжего гусиного шага. У него были веснушчатое лицо и густая копна спутанных волос, таких тёмно-рыжих, что они казались почти бронзовыми. Рукава его куртки были слишком коротки, а обнажённые запястья блестели белее окружающего белого снега.
– Это ваш брат? – спросил Страффорд. Девушка разразилась смехом.