Сними панцирь!
Шрифт:
Я голову скорей замотал, чтобы не передумать. Майкой.
Как побегу!
Глаза на всякий случай закрыл. Они у меня сами закрылись. Бегу. Сейчас он меня как схватит! Сейчас он меня. Сейчас он. Сейчас… Сейчас… Вот сейчас…
Вдруг головой стукнулся.
Пришлось глаза открыть. Это я в крыльцо врезался. Лопату скорей схватил. Смотрю, куры летят. От меня. Во все стороны. Перья с них сыплются. А где же петух?
И тут я его увидел.
Лучше бы он меня клюнул. Больно, конечно, но я бы терпел. Вета бы выскочила и меня отняла. Он Вету уважает.
Петух под крыльцо залез, вот я его где увидал. Значит, всё. Будет песчаная буря. Надо закрывать окна. Приборы убирать. Прекращать всякие наблюдения. Никуда ехать нельзя.
А Боря опять сигналит.
Они же не знают ничего. Могут уехать, пропасть, если я не предупрежу.
Я скорей побежал. И лопату зачем-то держу.
Машину уже нагрузили, борт закрывают. Тётя Надя сидит наверху, на спальных мешках, говорит:
— А я не свалюсь отсюда?
Дядя Володя смеётся:
— У нас падать мягко, песок.
— И пластилин не брать? — спрашивает Арина.
— Растает твой пластилин, — говорит дядя Володя.
Папа увидел меня, сразу говорит:
— Опять копаешься? Ох, не люблю я эту детскую привычку — копаться. Лопату принёс? Хорошо. Нам бы ещё хоть одни рабочие руки!
Дядя Мурад кричит из окна:
— Если рук нет, я могла бы поехать!
— Не откажусь, — говорит папа.
Дядя Мурад сразу вышел из лаборатории и свою кружку несёт.
— Я готова, — говорит.
Витя бежит за ним и кричит:
— Я тоже в пески хочу!
Тётя Наташа за ним бежит и кричит:
— Мурад, посмотри там — эфедра цветёт или нет? В Южной долине уже цветёт, я вчера видала.
Суматоха такая, как будто мы сейчас едем. Мне даже грустно. Они же не знают. Только я знаю. Папа решил нас с Ариной в пески взять, а ехать нельзя. В другой раз папа может по-другому решить. Зачем только я за этой лопатой пошёл?
— Ты чего? — говорит вдруг папа.
Мы друг друга иногда без слов понимаем. Папа только кивнёт, а я уже понял, что надо из лаборатории выйти. Или я, например, молчу, а папа уже понял, что я кара-курта выпустил из пробирки. Нечаянно. Папа это без слов понимает. Главное, врать друг другу не надо.
— Ехать нельзя, — говорю я. — Будет песчаная буря.
— А ты что — барометр? — говорит дядя Володя.
Если бы барометр! Барометр и ошибиться может, он же прибор!
— Вета сказала? — спрашивает папа.
— Петух под крыльцо залез! — говорю я.
— Правда? — говорит тётя Надя и начинает слезать со спальных мешков. — Как интересно!
— Чепуха, — говорит дядя Володя. — Усаживайтесь скорее.
— У меня сейчас мотор закипит, — говорит шофёр Боря. — Посмотрите, какое солнце! При таком солнце я за машину не отвечаю.
— Так, — говорит папа. — Под крыльцо — это серьёзно.
— Кто? — говорю я.
— Петух под крыльцом, — говорит папа.
Если он не нахохлился, это ещё ничего. Может, он просто рис под крыльцом зарыл и пошёл проверить. Или ему напекло гребень, и он спрятался от жары. Но если петух нахохлился, тогда плохо. А я и не знаю.
— Надо быть наблюдательным, — говорит папа. — Это для зоолога главное. Как же ты не заметил?
— Перестань, Лёша, — говорит Марина Ивановна. — Сам ребёнка с толку сбиваешь, а потом удивляешься.
— Я пойду посмотрю, — говорю я.
— Куда ты пойдёшь? — говорит Марина Ивановна. — К петуху? Ты его боишься до смерти.
— А мы вместе посмотрим, — говорит папа.
Папа к крыльцу нагнулся и меня зовёт. Я тоже нагнулся. Я не боюсь, коленки немножко прыгают, а так ничего. Не страшно совсем, тем более с папой, он меня спасёт.
— Видишь? — говорит папа.
Я под крыльцом песок вижу. Ещё какую-то тряпку. На тряпке петух боком сидит, и глаз у него золотой. Прямо сверкает! Петух ничуть не нахохлился, у него все перья спокойные. Он просто так под крыльцом сидит. Смотрит своим золотым глазом и отдыхает.
— Что, Петька, всё прогнозируешь? — говорит папа. — Народ пугаешь?
А петух ему говорит:
«Ккк… ккк…»
Глаз свой потушит, потом опять зажжёт. Как фонарик. Он так моргает. Совсем нестрашный петух. Я руку протянул и потрогал. Мягкий. Мне тоже говорит:
«Ккк… ккк…»
— А ты боялся, — говорит папа. — Ничего не надо бояться — это для зоолога главное.
Разве я нашего петуха боялся? Я боялся, что он нахохлился, а это другое дело.
СПОЁМ-КА НАШУ ЛЮБИМУЮ!
Мы уже едем. Арина мне дышит в плечо. Мы с ней в кабине сидим. Рядом с нами Боря шевелит рулём и поёт:
Федра, ты федра, ты федра моя…Федра, ты федра, ты федра моя…Он всё время одно и то же поёт. Это Боре помогает машину вести. Мы с Ариной тоже поём, мы уже выучили. Мы теперь все вместе поём:
Федра, ты федра, ты федра моя…Дядя Володя нам сзади стучит по кабине, кричит Боре:
— Это какая федра? Это которая эфедра, что ли?
Эфедру мы знаем с Ариной. Это куст. Зачем мы про куст будем петь? Мы свою песню поём, совсем другую:
Федра, ты федра, ты федра моя…Вот мы как поём.
Очень хорошо в кабине. Бензином пахнет. Прямо нечем дышать, так пахнет. Мы бензином дышим, мне нравится. Сиденье под нами блестит. Чёрное такое! Я потрогал чуть-чуть и пальцы обжёг. Арина спиной прислонилась и тоже немножко обожглась. Горячее всё. Я локоть в окно выставил, там ветер. Он мимо нас летит. Тоже горячий.