Снова в школу
Шрифт:
Гарретт перекатывается на спину на кровати рядом со мной — грациозный лев, возвращающийся в прайд. Он притягивает меня к себе, его рука обнимает меня за плечо, мой подбородок на его груди, наша влажная кожа сливается. Мы не перестаем прикасаться друг к другу — лаская кончиками пальцев, скользя ладонями и касаясь губами. Мы разговариваем тихими, тайными голосами.
— Какое твое любимое воспоминание? — спрашиваю я его. — Кое-что, о чем я еще не знаю.
Гарретт, прищурившись, смотрит в потолок,
— Однажды, когда мне было двадцать семь, это была последняя игра сезона, мы не вышли в плей-офф. Бейли Фаулер, выпускник с синдромом Дауна, был в команде. За весь год он получил всего несколько секунд полевого времени — я относился к нему, как к любому другому игроку третьей линии. Я подумал, что важно относиться к нему так же. В любом случае, в последней игре был Бейли, и… Джеймс Томпсон, наш квотербек, передал ему мяч. Должно быть, они разобрались с другой командой, потому что несколько детей бросились за ним, но никто его не тронул. И он довел этот мяч до самой конечной зоны. Бейли был так чертовски счастлив; все на трибунах аплодировали. Это был такой хороший момент.
Он смотрит на меня сверху вниз.
— А как насчет тебя?
Мое не такое воодушевляющее, но это радостное воспоминание. Я рассказываю ему о "Двенадцатой ночи", первой постановке, в которой я участвовала после окончания школы, в театре "Фонтан". Как я готовилась к прослушиванию, как сильно этого хотела и получила роль.
— Я наконец-то научилась играть на альте (смычковый музыкальный инструмент с 4-мя струнами).
— Это была роль твоей мечты.
Я наклоняю голову, глядя на него снизу вверх.
— Ты помнишь это?
— Я помню все, Кэлли. — Он берет прядь моих волос, пропуская ее сквозь пальцы. — Все твои мечты, твой смех, — он гладит меня по щеке, — и слезы тоже.
В моей голове всплывает воспоминание — дождливый день, выпускной год, в спальне Гарретта, — когда он обнимал меня, укачивал в своих объятиях, а я пропитывала его кожу слезами.
Я закрываю глаза, отмахиваюсь от этого. Не хочу идти по этому пути, не тогда, когда мы создаем это новое, драгоценное, счастливое воспоминание. Вместо этого я сворачиваю с этой темы.
— Какая твоя любимая песня? — спрашиваю я, желая впитать в себя каждую деталь.
— "Undone — The Sweater Song" — группы Weezer по-прежнему моя любимая. Это была наша песня.
Мое лицо морщится.
— Ах… это была не наша песня, Гарретт.
— Конечно, так и было. Это произошло в моем джипе, прямо перед тем, как мы в первый раз занялись сексом. Мы обсудили это позже. Полностью наша песня.
Я закатываю глаза.
— Не-е-ет… Нашей песней была — "Heaven" Брайана Адамса. Это была наша песня на выпускном.
— Понятия не имею, о чем ты говоришь.
Я смеюсь, поддразнивая его.
— Думала,
— Я помню. И не могу поверить, что ты все эти годы ты ошибалась в нашей песне. Это ознаменовало фантастический гребаный момент в наших отношениях.
Я кусаю его за грудь.
Он двигается быстро, заставляя меня задохнуться — переворачивая меня на спину, нависая надо мной со злым взглядом в глазах.
— Твою память нужно освежить, детка. Давай начнем с наших ртов.
— Наших ртов? Думала, мы должны вернуться по своим следам прошлого.
— Нет. — Гарретт скользит влажным ртом по моей шее, по моей груди, облизывает мой живот, устраивая свою темную голову между моих бедер. — Когда в джипе звучала наша песня… Я делал это ртом…
Он проводит кончиком языка по моей щели, обводя мой клитор, посылая дрожь кипящего тепла по моему телу.
— А твой рот был занят стонами.
Он облизывает меня, ласкает своим влажным языком. И я стону.
— Да, именно так. Что-нибудь напоминает?
— Нет. — Мне удается покачать головой, мое сердце бешено колотится.
— Хм. — Он ласкает меня, и я вижу звезды. — Думаю, мне придется постараться.
Он целует меня между ног — влажные, обжигающие поцелуи. Он ест меня, пожирает меня, поклоняется мне. Он стонет напротив меня, говорит мне какая я вкусная и как сильно я его возбуждаю.
— Это возвращает к тебе воспоминания, Кэлли? — горячо поддразнивает Гарретт.
Он пронзает меня своим языком, снова и снова. Он посасывает мой клитор, трахает меня пальцами.
Пока я не задыхаюсь, соглашаясь на что угодно — на все.
— Да… да… да…
И я разбиваюсь, разбиваюсь на тысячу осколков удовольствия. И когда я становлюсь бескостной — возможно, мертвой, — Гарретт целует мою лобковую кость и скользит вверх по моему телу, самодовольно ухмыляясь.
— Так я и думал.
~ ~ ~
После этого… все становится диким. Мы используем еще три презерватива, прежде чем ночь заканчивается.
И Гарретт был прав — сейчас у нас это получается лучше.
Я езжу на нем со смелостью, которой не обладала, когда мы были молоды. Я двигаю бедрами и царапаю ногтями его спину, заставляя его умолять, стонать от удовольствия.
Он ставит меня на четвереньки и толкается сзади — грубее, чем когда-либо осмеливался, когда мы были подростками. Он тянет меня за бедра, запускает руку в мои волосы и шепчет темные, грязные обещания и слова.
Последний раз — медленно и неторопливо. Грудь к груди, сплетаясь, мы погружаемся друг в друга, сливаемся и теряемся в глазах друг друга. После этого Гарретт обнимает меня в нежной безопасности своих объятий, зарывается лицом в мои волосы, и мы проваливаемся насытившиеся и измученные в сон.