Сны над Танаисом
Шрифт:
– Отпусти руку, не то проткну насквозь, - тихо сказал он германцу.
Гуллаф затих, судорожно дыша. Другая его рука была зажата стеной и плечом Эвмара, акинак оказался у того под спиной.
Стрелки замерли поодаль в недоумении. В темноте, со стороны, вряд ли возможно было разобрать, что в самом деле происходит и кто же над кем берет верх.
– Поговорим, - едва слышно сказал Эвмар.
Германец молчал, стараясь запрокинуть подальше голову.
– Неудобно?
– усмехнулся Эвмар.
– Цепь
– Я - не раб, - дернувшись всем телом, прохрипел Гуллаф.
– Да, ты - герой, последний Геракл, пример для эллинов. Так тебя называет твой добрый хозяин. С какой же стати он так печется о твоих триумфах? Кто платит тебе за твои великие подвиги? Ну-ка, поверни голову, вот туда посмотри.
– Эвмар кивнул в сторону едва заметных во тьме силуэтов.
– Не они ли - твои гении, не они ли берегут твою драгоценную шкуру во всех твоих геракловых подвигах?
Германец не ответил.
– Не видишь их?
– Вижу, - ответил наконец Гуллаф.
– Кто они?
– Не знаю.
– Может быть, ты никогда не замечал их?.. А кто выпустил мальчишку? Это было подстроено? Отвечай.
– За мной послали человека от отца, - с трудом сглатывая слюну, проговорил германец.
– Мне велели поймать его. Он украл какую-то печать... и был подослан тобой.
– Теперь, герой, слушай меня. Ты вернешься к отцу и передашь ему, что Прорицатель всех спущенных на него псов обращает на хозяев. Запомнил?
Гуллаф, запинаясь, повторил.
– Если не сделаешь, как я сказал, завтра же к вечеру весь Город будет знать, какие "гении" берегут нового Геракла. Я обещаю тебе позор и насмешки, герой... Однако в одном могу похвалить тебя: ты обнажил меч, не убоявшись моего колдовства.
– Отец дал мне оберег против магов.
– ...и повелел убить меня?
– Нет, - германец снова судорожно сглотнул.
– Отец сказал, что этот оберег - от всех магов, с которыми случится поединок... Он не называл твоего имени.
"Чужими руками...
– подумал Эвмар.
– Старик пока боится".
– Довольно дружеских объятий.
– Он чуть опустил меч.
– Запомнил, как спастись от позора?
– Да...
– с облегчением выдохнул германец.
– Боги - свидетели.
Эвмар резким толчком отбросил германца в сторону и, вскочив на ноги, одним прыжком кинулся в промежуток между амбарами.
Две стрелы, пущенные вдогон лишь в угрозу, без ясного прицела и твердого намерения поразить, тихо свистнули рядом, чиркнули по стенам, и одна своим оперением скользнула по плечу Эвмара.
Германец не заметил их полета. Невольно проводив взглядом Эвмара, он прислонился к ограде козьего загона и стал разминать шею... Его акинак еще долго лежал на земле. Потом германец присел к стене и погрузился в тревожную дремоту. Он почти не закрывал глаз, но, казалось,
С восходом солнца он поднялся на ноги, спустился к побережью, обмыл лицо меотийской водой, соскреб с шеи запекшуюся кровь и медленным, нетвердым шагом направился вверх, к Городу, уже чувствуя на себе сквозь городские ворота, сквозь стены и железные врата дома "отца" фиаса пристальный и немилосердный взгляд старого жреца.
"Отец" фиаса принял германца прямым взором.
– Ты струсил перед магом, и он легко закабалил твою голову, - холодно произнес он.
– Ты достоин позора... Теперь ты - раб Прорицателя.
Германец дрогнул и побледнел, невольно сжав рукой ножны.
– Я никогда не был рабом, - едва сдерживая ярость, выговорил он.
– Не был...
– усмехнулся старый жрец, бросив взгляд в сторону, где в сумраке коридора застыл, весь в один миг напружинившись, Скил-Метатель.
– Прорицатель велел передать тебе, отец, - чуть помедлив, хмуро проговорил Гуллаф.
– Он сказал, что всех спущенных на него псов будет обращать на хозяев.
Жрец вздрогнул, невольно подняв руку, словно желая отвести в сторону невидимый занавес.
Несколько мгновений спустя он уже винил себя за неуместный жест. Но жест был сделан, и старый жрец, дрогнув от слов германца, вспомнил о его значении слишком поздно...
Из глубины сумрачного коридора уже летел тяжелый кинжал, рассекая воздух со свистом ястребиного крыла. Он канул в спину германца чуть ниже шеи. Силой удара Гуллафа бросило вперед, он опрокинул треногу со светильником и упал плашмя на ковер.
На глазах жреца светильник с головкой сатира раскололся, и фитиль, треща и вспыхивая, поплыл в растекающейся по полу лужице оливкого масла.
Со стоном Гуллаф повернулся на бок.
– Скоро... сам подохнешь... как грязный пес, - со страшным клекотом в горле выговорил он.
– Что?
– невольно переспросил старый жрец, силясь унять озноб - холод накатывал волнами, отнимая руки и коробя пальцы: "О Великий Серапис, кто пришел ко мне - смерть или страх?"
Глаза германца подернулись мутной пеленой, он задышал шумно и тяжело, выталкивая изо рта темную пену.
Старый жрец повернул голову: Скил, оказавшись рядом с длинным синдским мечом наготове, вопросительно посмотрел на господина.
– Он мучается, - тихо сказал старый жрец и отвернулся.
– Освободи его.
Но, отвернувшись, старый жрец встретился с подобострастным взглядом другого "слуги фиаса", Плисфена.
– Отец, - Плисфен улыбался.
– Добрые вести. В Городе на одного мертвеца больше.
– Что?
– сказал старый жрец; мгновением позже он отступил на шаг назад.
– Собачьей крови! Немедля. Пока он не остыл...