Со спичкой вокруг солнца
Шрифт:
— Выходи, слышишь! Немедленно.
Вода шумит. Я молчу. Не дождавшись ответа, Зойка открывает дверь и начинает своими крохотными кулачками молотить по моей спине.
— Негодный! Почему ты молчал? Я черт знает что уже подумала.
Зойка ругается, завинчивает кран и толкает меня к выходу.
— Что, болит голова?
— Немного.
— Не нужно было пить так много пива.
Несмотря на поздний час, наш отдел в сборе. Тут Вася, Мишка, Моисей, оба Женьки, Катя. Как только я вошел, Мишка спрашивает:
— Ну как?
Я рассказываю, конечно, не про фигу и не про Дудинку. Об этом
Ребята в недоумении.
— Послал в набор? Амнистировал? А что случилось?
— Спросите у Макара. Он член редколлегии.
А Макар сам ничего не знает. Макар бежит за ответом к заму, а тот уехал в типографию подписывать в печать завтрашний номер газеты.
— Я скажу, что случилось, — говорит Мишка. — Заму кто-то позвонил.
— Один из секретарей ЦК комсомола, — заявляет Катя.
— Ты был в ЦК? Жаловался? — спрашивает меня Моисей.
— Нет.
Начинаются предположения, кто мог позвонить заму.
— Минутку, — говорит Зоя и бежит в редакторский предбанник.
Кому-кому, а редакторскому помощнику должно было быть известно «кто». И Юзеф под секретом говорит Зойке:
— Орджоникидзе.
Зойка через минуту делится этим секретом с нами.
— Эх, Степа, — укоризненно говорит Моисей, — ты забыл про народного комиссара, сидел в пивной «Беларусь», ел раков, а народный не забыл, помнил о тебе.
— Я скажу, как было дело, — говорит Макар. — Самолет доставил на Магнитку номер «Молодежной газеты». Народный не увидел на полосе «Весь комсомол строит Магнитку», статьи, которую показывал ему Степа, и взъярился на зама…
— И бросил по его адресу крепкое бранное слово, — добавляет младший из Женек.
— Могу уточнить, какое именно, — говорит Катя.
Катя брала на себя лишнее. Уточнить мог только один человек, редакторский помощник Юзеф, который слушал по отводной трубке разговор Магнитогорска с Москвой. А Юзеф не рассказал Зое подробности, поэтому и мы не знали их.
Но бог с ними, с подробностями. Важны были не они. Важно было то, что в завтрашнем номере газеты идет мой подвал.
Ночь. В ротационном цехе типографии печатается газета с моим подвалом. Мне бы радоваться, а я лежу и мучаюсь вопросом: за что?
Сто раз спрашиваю и сто раз отвечаю: не за что.
Наконец под утро слезливое «За что? Не за что» удается ненадолго оттеснить в сторонку, и мне в голову приходит план.
Хорошо, пусть зам поспешил, принял решение опросом, а я в Дудинку все равно не поеду. Вернусь назад на Магнитку. На комсомольском учете я состою не в редакции, а в ячейке строящегося мартеновского цеха. Захочет зам выгнать меня из ВЛКСМ, ребята не позволят, заступятся.
Но уехать назад, на Магнитку, значит рассориться, порвать с редакцией, а я за год полюбил ее. Привык к беспокойной жизни спецкора. Целый день бегаешь по строительным участкам. И хоть нелегкое это дело — отсчитывать длинные магнитогорские километры, а как приятно тебе, насквозь пропыленному, усталому, чувствовать, что день прошел не зря. Что в завтрашнем номере газеты Макар напечатает твою корреспонденцию под рубрикой:
«МАГНИТОГОРСК (от нашего специального корреспондента)».
А может, не ссориться, не рвать
Дудинка, Дудинка! Сколько же мне придется жить в этой Дудинке? Год? Два? А там зам станет главным, смилостивится, простит меня? Простит! А за что он, собственно, взъелся?
И снова в моей голове завертелась та же карусель: «За что? Не за что».
Под эту карусель я и уснул.
Четверг. Зал заседаний редакции переполнен. Здесь цвет газеты. И члены редколлегии, и ведущие литсотрудники. Зам не зря пригласил столько народа. Бить он будет одного, а остальные пусть мотают на ус.
Повестка дня обнародована, и в этот момент в дверях появляется опоздавший. Магнитогорский спецкор. Зам еще не видит его, спрашивает:
— Есть ли у кого дополнения или изменения к повестке?
Зам спросил, поднял глаза и, увидев спецкора, замер в удивлении.
Это удивление было вызвано не литературными успехами спецкора, сделанными им за последний год, что могли бы подтвердить заму и Мишка, и Вася, и Моисей, и оба Женьки, и Катя, и Зоя; не полосой «Весь комсомол строит Магнитку», которая была подготовлена спецкором к печати всего за одни сутки. Так быстро сделать полосу мог бы из всей редакции еще только один человек — Юр. Внуков. Зам встретил спецкора минутой удивления не за его таланты и не за страдания, которые испытал собкор, увидя на злополучной полосе вместо своей статьи скучный пропагандистский подвал. Глаза зама округлились из-за новой батистовой сорочки и костюма, коричневого в полоску, который впервые в это утро надел магнитогорский спецкор.
Сажусь. Зам тут же берет себя в руки. Говорит:
— Редколлегия назначена в десять, а сейчас пятнадцать одиннадцатого.
— Простите.
— Заставляешь себя ждать. Пижонишь?
Я не пижонил. Я пришел вовремя. Собственно, я даже не уходил, так как, не имея в Москве квартиры, дни приезда в редакцию я здесь, в редакции, и спал. И вот сегодня, одевшись во все новое, я вышел в девять утра, чтобы пройтись до Солянки, съесть порцию сосисок в пивной «Беларусь» и заодно поглядеть, как встретит народ костюм-двойку. Я думал, каждый второй будет оборачиваться в мою сторону, каждый третий с укором, тыкать пальцем. Но улица Солянка не сделала события из моей обновы. Народ безмолвствовал. Единственный, кто как-то отреагировал на смену моего гардероба, был официант. Если вчера и позавчера официант требовал с меня деньги до подачи сосисок, то сегодня он предъявил чек к уплате после того, как я позавтракал. Старая испытанная жизнью юнгштурмовка, к сожалению, пользовалась у какой-то части населения меньшим доверием, чем костюм-двойка.
Позавтракав, показав себя людям, я без пяти десять был в редакции. Члены редколлегии и ведущие литсотрудники сидели уже в зале заседаний. Я тоже должен был сидеть рядом с ними. Но я сделал небольшой крюк, забежал в промышленный отдел показаться Зойке. Она еще не видела меня в новой упаковке.
Верный друг Зойка смотрит на дело рук своих и не вертят.
— Ну, Степа, ты становишься опасным. Сейчас в тебя свободно могла бы влюбиться даже Лия де Пути.
Зойка обходит вокруг меня и добавляет: