Со спичкой вокруг солнца
Шрифт:
— Не мог.
— Выкини сейчас.
— Не могу.
— Почему?
— На Магнитке у меня был ордер, но там не было обуви. Здесь есть обувь, а у меня нет ордера.
— Сходи в ЦК комсомола, попроси.
— Неудобно.
— Хорошо, я пойду за тебя. Заодно возьму и ордер на костюм.
— Мне хорошо и в этом.
— Понимаю, юнгштурмовка символ интернациональной комсомольской солидарности. Но, во-первых, солидарность — это не чувство напоказ, его достаточно носить в сердце. А во-вторых, и рубаха, и штаны, и обмотки выгорели и вместо благородного защитного цвета
Я замялся.
— Деньги мы соберем, одолжим.
— Не нужно.
— У тебя есть?
— Я не получал гонорар за три месяца.
— Значит, есть. Тогда говори, в чем дело?
— Тройка или двойка хороши, чтобы утюжить в них Петровку или Столешников. А как я полезу в тройке в котлован или в штрек? Как забраться в пижонском костюме по скобам на строящуюся мартеновскую трубу? А мне ведь по заданию райкома нужно дважды в неделю взбираться туда, на верхотуру, читать в обеденный перерыв трубокладам передовую «Правды».
— У тебя сколько костюмов?
— Один!
— Журналист должен иметь два: рабочий и выходной.
— Вот здорово. Свой интернациональный долг перед народами мира мы уже выполнили. Мировая революция торжествует, делать комсомолу больше нечего, и я начинаю соревнование с Елизаветой Петровной.
— Это еще кто?
— Императрица всея Руси. После смерти Лизаветы осталось пятнадцать тысяч платьев.
— Свой революционный долг перед народами мира мы еще не выполнили, и пятнадцать тысяч платьев нам не нужны. Но два костюма — это не роскошь, а необходимость.
— Не уговаривай. Сегодня два костюма. Завтра я начинаю откладывать деньги на сберкнижку, а послезавтра покупаю собственный велосипед.
— У тебя все крайности. Пойми, ты — журналист. Встречаешься с людьми. Был на свидании у товарища Серго. Ведь был?
— И ты не веришь! — вскипел я.
— Верю. Верю.
Я разжал кулаки.
— И мне обидно, — проглотив слюну, продолжает Макар, — что корреспондент «Молодежной газеты» явился к народному комиссару в затрапезном виде. В рваных сандалиях…
— На мне были трэхи!
— Какие еще трэхи?
— Трэхи дал мне поносить на время свидания с народным комиссаром шофер Артюша.
— Шофер не должен давать корреспонденту поносить трэхи, корреспонденту нужно иметь свои.
— Поговорили о барахле — и будет.
— Степа, уразумей, теперь ты не рабкор, не слесарь-монтажник, а журналист.
— Эх, Макарка. Костюм-двойку я куплю и новые ботинки куплю, научи, где взять журналисту умение.
— Не гневи бога. Ты за этот год сделал большие успехи. Тебе это скажут и Вася, и Мишка, и Моисей, и оба Женьки, и Катя, и Зоя…
— А Юр. Внуков?
Я в те годы почему-то выше всего ставил мнение Юр. Внукова.
— С Внуковым я не говорил, но не сомневаюсь, что и он радуется твоим успехам.
Мы уже поднимались по Китайскому проезду. Через триста метров конец пути. Лубянка. А Макар еще не начинал серьезного разговора.
— Зам порвал статью. Обидел, оскорбил меня. Ты что, забыл?
— Нет.
— Так говори о заме, а не о тряпках.
— На нашего зама нельзя лезть грудью вперед. Сначала следует семь раз отмерить. А ты стучишь кулаками в толстую кирпичную стену,
— Я уже остыл, взял себя в руки.
— Вижу.
— Говори, как быть дальше?
— Приведи себя в порядок, чтобы зам увидел перед собой в четверг не замарашку, не мальчика для битья, а Личность.
— Костюм-двойка сделает меня Личностью?
— Ты, Степа, человек интуитивных действий. Эмоциональный. Обозлясь, лепишь человеку в лицо что ни попало. Можешь ляпнуть и не то, что нужно. Четверг не скоро, попробуй за эти дни взять себя в руки.
— Как?
— Покупай не тот костюм, который попадется на глаза первым, а тот, который получше. Они есть, их нужно только искать. Ходи по магазинам, ищи, тренируй выдержку.
— Что за человек наш зам?
— Как проходят комсомольские собрания? Мы на них спорим, ругаемся, деремся, а потом встаем и дружно, сообща поем: «Вперед, заре навстречу…» Примерно так же у нас проходили и заседания редколлегии при главном. Конечно, без «Вперед, заре навстречу». Сейчас мы тоже спорим, ругаемся, но это уже не то. Главного мы уважали, зама побаиваемся. Зам пришел в газету делать не газету, а карьеру. Заму уже двадцать восемь лет. Он старик. Ему скучно в комсомоле, и он ищет пути в высшее общество. И пути не прямые, а окольные. Время сейчас подходящее. Главный редактор опасно болен, и зам спит и видит себя на его месте. Зам хотел, чтобы ты помог ему проложить тропку к сердцу товарища Серго, а ты обманул ожидания зама. Рассердил его.
— Ты тоже будешь тренировать до четверга выдержку?
— Моими действиями руководят не богини интуиции и эмоции, а богиня логики и бог анализа. Пока ты будешь ходить по магазинам, я буду разговаривать с членами редколлегии, чтобы повестка дня предстоящего заседания не застала их врасплох.
И вот я хожу по магазинам. И не один. Чтобы я купил не то, что увижу на прилавке первым, а то, что получше, Макар вручил ордера не мне, а Зое. А мне сказал:
— У Зойки хороший вкус.
За эти оставшиеся до четверга дни я понял, что женщине мало иметь хороший вкус, женщина должна иметь еще и такт. И если бы женщина, выделенная мне в поводыри, была бы не Зойкой, я за время путешествия по магазинам по крайней мере раз двадцать поругался бы с ней.
Стоим у прилавка. Вместе мнем, щупаем шерсть, из которой сшит костюм-двойка.
— Ну как? — спрашивает она.
— Хорошо, — говорю я.
— Берете? — задает вопрос продавец.
— Нет, — говорит Зойка.
— Почему? — спрашиваю я.
— В этой шерсти много бумаги. У костюма не будет вида. Он будет мяться.
Ну, если Зойка решила «нет», зачем она спрашивает мое мнение, срамит перед продавцом?
А Зойка уже разглядывает костюмы, которые висят по ту сторону прилавка, и показывает маленьким пальчиком на что-то коричневое в полоску.