Со спичкой вокруг солнца
Шрифт:
— Зачем?
— Чтобы не принять ересь за правду. Не обмануться.
— Обманывают классовые враги, а замредактора товарищ по комсомолу.
— А ошибиться товарищ по комсомолу может?
— Да.
— Он скажет дважды два — пять, а вы, не проверив, согласитесь, подведете этим и себя и его.
— Надо записать. Как, как вы сказали?
— Подвергай все сомнению. Это сказал не я, Маркс.
— Ух ты! А как они с Энгельсом, тоже подвергали друг друга?
— Обязательно. Спорили, отметали неверное.
— Скандал! — сказал
— Что еще?
— Все о том же. Вчера утром я рассказывал, как комсомольцы помогают строить Магнитку. Вам рассказ понравился. Я сказал: «Напишу!» Вы сказали: «Пишите». Я подумал, что вы сказали «пишите» в смысле «помогите оформить». Обрадовался и позвонил в Москву. Зам тоже обрадовался и сказал: «Вези для скорости статью народного комиссара самолетом», Я купил билет, через час мне лететь, а с чем?
— Как вы подписываетесь в газете?
— С. Садырин.
— Я ставлю под вашей статьей вашу подпись. Вот и везите ее.
— Зам не напечатает статью за моей подписью.
— Вы плохого мнения о своем заме.
— Уверяю вас.
— Давайте проверим.
Товарищ Серго, как и в прошлый раз, проводил меня до лестницы. До отправки самолета оставалось меньше часа. Бегу по лестнице вниз. В темпе забираю на вешалке плащ, тюбетейку, чемоданчик — и вперед. На шоссе перехожу на рысь. Не опоздать бы. Одна надежда на попутную машину до аэродрома. И, словно по заказу, меня нагоняет Артюша.
— Садись.
Сажусь. Артюша включает скорость и начинает ругаться.
— Степа, ты босяк. Два дня кряду будишь народного комиссара ни свет ни заря. Кроме тебя товарища Серго будил так рано, очевидно, только надзиратель Александровского централа.
— У меня задание зама.
— Кто твой зам и кто товарищ Серго, ты подумал?
— Опаздываем.
— Твой зам еще не родился, когда товарищ Серго был уже членом партии.
— Прошу, прибавь скорость.
Артюша прибавил и сказал:
— Босяк, босяк, а ты ему чем-то показался.
— Он зарезал меня.
— Он поднял в шесть утра своего шофера, чтобы тот подбросил тебя, босяка, к аэродрому.
— Я не босяк, Артюша, я приговоренный к смерти. Завтра замредактора публично снимет с меня голову.
С тяжелым сердцем садился я в самолет, но чем ближе было к Москве, тем оптимистичнее становились мои мысли. «Ну выругает меня зам, ну даст даже выговор. А за что? Предположим, в полосе совсем не было бы подвала? Тогда, конечно, вина моя. Не обеспечил. А ведь подвал есть».
Лечу в самолете, иду по Москве, поднимаюсь по редакционной лестнице и рассуждаю: «Эка важность, что под подвалом стоит не та подпись, которую хотел видеть зам. Дело в конце концов не в подписи, а в том, как написан подвал, какие в нем факты, мысли».
Вхожу к себе в отдел и тут же забываю, что мучило меня. Со всех сторон мне кричат:
— С приездом! Здорово! Привет орлу!
Один, от полноты чувств толкает меня в грудь. Другой стукает по плечу.
— Макар, Степа приехал.
Из соседней комнаты выходит Макар и, несмотря на высокое звание шефа промышленного отдела и члена редколлегии, тоже стукает меня кулаком в грудь.
Я не был в Норвегии в день прилета Амундсена с Северного полюса, но не сомневаюсь, работники промышленного отдела встретили своего магнитогорского спецкора если не так пышно и многолюдно, то так же тепло и ласково.
Наконец меня кончают толкать в грудь и бить по плечу. Макар ведет к себе в комнату. Я ставлю на стол чемоданчик, сую руку под крышку и спрашиваю:
— Угадайте, что это?
— Волос из бороды Барбароссы!
— Неопубликованные драмы и комедии Степы Садырина с предисловием Бернарда Шоу и Анатолия Луначарского.
— Слезы святого Сульпиция!
Ребята изощряются как могут.
— Не угадали, — говорю я и вытаскиваю из чемодана здоровую стальную заклепку.
— Откуда она?
— Ее должны были всадить первой в первый лист первого ряда кожуха «комсомольской домны», но я упросил клепальщиков подарить ее «Молодежной газете».
— Давай в музей, — кричит Макар.
В комнате Макара два стола. За одним он пишет, правит, на другом держит реликвии новостроек пятилетки. Здесь лежит шатун, выточенный на Сталинградском тракторном заводе. Его должны были поставить в мотор первого трактора, а корреспондент «Молодежной газеты» уговорил мастера сборки подарить его редакции, рядом с шатуном килограмм щебенки, вытащенной из первой порции бетона, который должен был пойти в фундамент первого быка Днепровской электростанции. Кусок передельного чугуна из первой плавки, первой вагранки Харьковского тракторного завода. Несколько шестеренок, нарезанных на только что пущенном Ростовском комбайновом заводе…
Три месяца назад, когда я был в последний раз в редакции, мне стало обидно, почему в музее Макара не было ничего магнитогорского. До первого чугуна нам было еще далеко, но кое-чем могли похвастать и мы.
Вслед за заклепкой я вытаскиваю из чемодана несколько кусочков руды.
— Откуда?
— Из первого рудника горы Магнитной.
— Годится в музей. А это что?
— Динасовый кирпич. Его привезли для печи коксовой батареи, которая хоть и значится в проекте за номером восемь, но начала строиться первой.
— Давай и кирпич в музей.
— А пригоршня земли годится?
— Откуда?
— Из котлована под фундамент первой печи мартеновского цеха.
— Годится и пригоршня.
Наконец экспонаты из чемодана переходят на стол-музей, Макар отводит меня к другому столу, за которым он пишет, и спрашивает:
— Полосу привез? Неси на машинку.
Я открываю рот, чтобы сказать о злоключениях с подвалом на полосу, и ничего не говорю. Не — хватает мужества.
«Скажу потом», — успокаиваю себя.