Собаки и олигархи
Шрифт:
История о моей первой девушке
История о моей первой девушке тесно связана с моим переездом в Израиль, и ее нельзя передать, не описав, хоть вкратце, того шестнадцатилетнего ребенка, каким я был более четверти века тому назад. Я познакомился с Леной (имя вымышленное – настоящее останется со мной) в ту самую ночь, когда наш самолет приземлился на Земле обетованной.
В октябре 1989 года мы сначала уехали на поезде из нашего города в Москву. Провожавших на вокзале было совсем мало – мы не афишировали наш отъезд, и про него знали только самые близкие друзья и родственники. Мы уезжали из СССР во вражескую страну, и мои родители, знаковые учителя в том небольшом городе, где я родился, с многолетним стажем, хоть и уволились за полгода до отъезда, до самого последнего момента переживали, что их могут не выпустить. Я больше не ходил в школу, и никто из моих одноклассников так и не знал даты нашего отъезда. Ничего удивительного в этом не было – популярностью среди одноклассников я не пользовался и вне
Странно, что я помню в мельчайших подробностях мои более ранние двухдневные поездки на поезде с мамой в Ленинград, но совсем не помню ту самую последнюю поездку в Москву. В Москве мы остановились переночевать у давних друзей моих родителей. Помню, что в тот последний проведенный в СССР вечер их сыну, моему сверстнику, я, хвастая, показывал чудеса техники, купленные на ненужные более рубли. За месяц до переезда в Израиль родители купили мне плеер «Шарп» и двухкассетный магнитофон «Грюндик» – аппаратуру, которую они не могли позволить себе, пока были рядовыми гражданами СССР. Помню, что я тогда показывал все это сверстнику, потому что плеера я так и не обнаружил потом, когда начал искать его в аэропорту. Что ж, мы уезжали безвозвратно – похищение плеера из кармана рюкзака было идеальным преступлением. Совсем не помню ни московского аэропорта, откуда мы улетали в Бухарест, ни подробностей последнего таможенного досмотра при вылете из СССР – хотя его многие описывали как самый напряженный момент. Прямого авиасообщения между СССР и Израилем тогда еще не было, а казненный несколькими годами позже Чаушеску при всех его недостатках, видимо, был умнее других лидеров коммунистической партии и Израилем не брезговал, в частности, зарабатывая на таких перелетах. Мои воспоминания ведут меня сразу в коридоры аэропорта Бухареста, где мы на адреналине ждали пять или шесть часов пересадки на эль-алевский рейс, который и доставил нас по назначению. Наверное, эти воспоминания так явственно возвращаются ко мне сейчас именно потому, что в аэропорту Бухареста я впервые увидел Лену. Там, считая часы до рейса, наши семьи разместились в зале ожидания недалеко друг от друга – в нескольких метрах от себя я увидел невысокую девушку, коротко стриженную шатенку, очень симпатичную, в джинсовой куртке, которая, как мне казалось, время от времени с интересом посматривала в мою сторону. Иногда наши глаза даже встречались на долю секунды, чтобы сразу разбежаться, сделав вид, что ничего не происходит, но подойти познакомиться с Леной в Бухаресте смелости у меня так и не хватило.
Теперь для полноты представления совсем немного обо мне в тот момент. К моим шестнадцати у меня никогда не было девушки. С самых малых лет у меня были, конечно, влюбленности, но ни одной взаимной. Была девочка, с которой я три года сидел за одной партой в начальной школе, гораздо позже была другая, на которую я заглядывался в зимнем лагере восьмого класса и которую я держал за руку, когда мы шли в кино. Летом перед самым отъездом была еще одна, которую я пригласил на свидание, но за день до назначенного свидания она вдруг начала целоваться с моим другом, когда мы с ребятами тусили у нее дома.
Помню, что хоть я и рассказывал друзьям про мой опыт французских поцелуев с девушкой, с которой я познакомился в четырнадцать лет, находясь в стационаре Ленинградской детской больницы после операции, такого опыта у меня на самом деле не было. В четырнадцать лет в той самой Ленинградской детской больнице имени Раухфуса две девочки – одна младше меня на год, а другая старше на два – полушутя-полуподталкивая, попытались завлечь меня в ванную комнату и, хихикая, закрыть дверь на засов изнутри, но я почему-то сопротивлялся и вырвался. Несколько месяцев спустя я уже жалел о своей нерешительности и гадал, что они хотели со мной совершить в той больничной ванной комнате. Дальше я выдумал продолжение этой истории, с французским поцелуем и даже с незаконченным освобождением от больничных халатов, когда нас застала медсестра, что придавало мне определенный вес в глазах сверстников. А на самом деле даже в те редкие разы, когда мне доводилось играть в бутылочку, эти заколдованные бутылочки никогда не показывали на меня.
В Израиль из Бухареста мы прилетели в полночь. На автобусе от самолета нас привезли в большой зал ожидания на втором этаже, где мы ждали, пока нам выдадут документы. Выход на волю был с первого этажа – там перед дверью за столиком сидел охранник в голубой рубашке, и через окошечко в той самой двери за нами подсматривали встречающие родственники. Несмотря на позднее время, помню, все прибывшие были в приподнятом праздничном настроении и не могли поверить, что это наконец сбылось. В ожидании документов и встречи с родственниками никто из прибывших даже не присел отдохнуть.
В самолете мы с Леной сидели далеко друг от друга, а когда очутились в зале ожидания, наши подгляделки возобновились. Мне больше не казалось, что она смотрит на меня – я видел, что она смотрела, и сам все время смотрел на нее. Один раз наши глаза встретились и задержались дольше, чем на одно мгновение, и Лена улыбнулась мне ямочками. Мое сердце екнуло в груди странно,
Лену с родителями выпустили на пятнадцать минут раньше нас, а потом был Израиль, который сразу оглушил, захлестнул новыми запахами, чувствами и эмоциями – настолько, что я напрочь забыл про Лену. Асфальт ночного аэропорта в октябре еще был теплым, разметки снежно-белыми, а невиданные в СССР машины сверкали красно-белыми наклейками отражателей и желтыми ободками номеров. Мы встретили папиного брата – моего единственного дядю, которого я знал с детства и приезды которого почему-то всегда ассоциировались у меня с картошкой в мундирах, – он приехал встречать нас в аэропорт с женой и сыном, моим двоюродным братом. Потом мы разделились – дядя с папой поехали на минивэне с нашими чемоданами, а мама и я поехали с двоюродным братом и дядиной женой на их новом японском авто. Новый японский автомобиль – единственными иномарками в нашем городе тогда были проезжавшие мимо по туристическим маршрутам румынские «Дачи», чешские «Шкоды» и польские автомобили, названия которых я уже и не помню, – был для меня невиданным чудом. А потом произошло новое чудо: мой брат, всего на два года старше меня, сел за руль этого невиданного автомобиля и повел машину, непринужденно высунув левую руку в окно. В открытое окно проникал теплый сладкий дурманящий воздух. Мы приехали к дяде домой после четырех утра, мне постелили на раскладушке в комнате моего двоюродного брата, когда уже начало светать и через жалюзи уже начинал брезжить утренний свет. За окнами квартиры меня ждал новый желанный мир, я с нетерпением и восторгом ждал его.
Письмо от Лены мне передали через две недели после того, как мы приехали. Мы даже уже немного обосновались на съемной квартире, но Лена прислала письмо на адрес дяди, ведь это был единственный израильский адрес, который я знал в аэропорту. На листике в клеточку, вырванном из советской тетради по математике, Лена писала о себе, о квартире, которую сняли ее родители в городке Нес-Циона, примерно в восьмидесяти километрах от города, куда приехали мы, про начало изучения иврита в ульпане и про курсы медсестер, куда она собирается записаться. В отличие от квартиры моих родителей, в квартире родителей Лены даже был городской телефон, но звонить Лене от дяди я не решался – с самого приезда я то и дело слышал, что междугородние разговоры слишком дороги (родители очень экономили и стеснялись даже звонить от дяди сестре, которая с семьей очутилась в другом конце Израиля), а своих денег у меня не было.
Месяц с небольшим мы переписывались с Леной регулярно, не задумываясь о перспективах, даже о перспективах встречи. В декабре мы с родителями отправились к их давним друзьям в Ашдод – эти люди приехали в Израиль на десять лет раньше нас, преуспели в Израиле и хотели проявить радушие по отношению к нам, новым репатриантам. Вечером за ужином в гостях я спросил, как далеко от Ашдода находится городок Нес-Циона, и друг отца сказал мне, что это совсем рядом. Когда он поинтересовался, что мне нужно в Нес-Ционе, я ответил, что там живет девушка, с которой я познакомился в аэропорту. С шутками и прибаутками о том, какой я шустрый – еще не успев приехать в Израиль! – меня попросили рассказать поподробнее. Выяснилось, что мы с Леной только переписываемся. Друг отца сразу встал и со словами «в чем проблема?» принес из коридора телефон.
Он набрал номер и вручил мне трубку. Ответила пожилая женщина, – видимо, бабушка Лены, – и я смутился, прикидывая, как лучше представиться. Лену звали к телефону долго, и ее запыхавшийся голос в трубке совсем не напоминал ту Лену, которую я встретил, а потом рисовал в своем воображении за полтора месяца ожидания. Немного официально в присутствии бабушки Лена сказала, что да, она может со мной встретиться завтра. Утром она с родителями уезжала, но сказала, что после обеда я могу приехать, добавив, что будет рада меня видеть. В два часа на следующий день меня с пятидесятишекелевой купюрой в кармане посадили в междугородний автобус в Ашдоде, и примерно через час (автобус останавливался через каждые пятьсот метров), подъезжая к автобусной станции Нес-Ционы, я уже увидел из окна автобуса Лену, ту самую, из аэропорта.