Собаки и олигархи
Шрифт:
Мой первый афикоман [1]
С Песахом у меня связаны неоднозначные воспоминания. Из прошлой жизни помню вкусную хрустящую и крошащуюся мацу, которую приносил из синагоги в картонной коробке дедушка. Помню, как знакомые говорили полушепотом для посвященных: «У нас есть маца». Помню родителей друга, которые непременно держали мацу на холодильнике, завернутую в белое с кружевами полотенце. Помню устрицы и багет, которыми я закусывал во время Песаха в начале девяностых в баре «Дов» на Кармеле в Хайфе в те далекие
1
А ф и к о м а н – часть средней мацы, которую заворачивают в салфетку и прячут. Пасхальная трапеза кончается, когда дети находят афикоман (за что традиционно получают подарок). Каждый участник седера съедает кусочек афикомана, после чего нельзя больше есть и пить, кроме двух оставшихся бокалов вина.
В мой первый год в Израиле на традиционное чтение Агады меня пригласил к себе домой одноклассник Яир. Мы совсем не дружили, но в качестве зачетных дел – мицвот – израильтянам полагалось приглашать к себе домой новых репатриантов. В классе новых репатриантов на всех израильтян не хватало, и перед праздником нас разбирали по домам, как горячие булочки.
Родители Яира жили в большой вилле в богатом пригороде Беэр Шевы. За праздничным столом расположились многочисленные члены семьи и их гости. Мы с Яиром были самыми старшими среди десятка детей разных возрастов, родных и двоюродных братьев и сестер Яира.
Сначала долго читали Агаду. В то время я был еще не силен в языке, и обязательное чтение Агады показалось мне очень нудным. Собственно, таким оно мне кажется и сейчас. Но я не унывал – наискосок от меня сидела мать Яира, Эсти. Молодая, красивейшая восточная Женщина с большой буквы, она время от времени приветливо улыбалась мне и выглядела скорее как старшая сестра своего сына. В общем, пока остальные долго и нудно читали Агаду, я не отрывал глаз от ее декольте и старался не пускать слюни.
Потом детей отправили искать афикоман. «Офигоман» услышал я, и Яир объяснил мне, что на Песах детям нужно искать кусочек мацы, завернутый в салфетку, а тем, кто найдет, обещан приз. Дети гурьбой побежали искать офигоман. Мы с Яиром, как самые старшие, встали из-за стола степенно. Он – потому что никакой афикоман искать не собирался, а я – потому что не хотел вставать из-за стола и терять свою точку обзора. Но тут встала, колыхнув грудью, сама Эсти, и мне ничего не оставалось, как последовать за одноклассником.
Мы поднялись на второй этаж. «Искать можно везде!» – сказал Яир и повел меня в спальню своих родителей. В нижних ящиках родительского шкафа Яир разворошил груду материнского белья – все эти невиданные нежнейшие трусики и бюстгальтеры одурманили меня запахом и зажгли воображение настолько, что хотелось зарыться в них с головой. После, кое-как положив все на место, Яир открыл другой ящик и вытащил оттуда огромный фаллос-вибратор, почему-то сиреневого цвета.
– Чем не афикоман? – Яир смотрел на меня, заходясь в смехе, а я смотрел на дверной пролет за его спиной, в котором стоял его отец.
– Роман, подожди, пожалуйста, Яира в его комнате. – По интонации отца Яира я понял, что никакого приза за афикоман моему школьному товарищу
Я послушно вошел в комнату Яира с другой стороны коридора и минут пятнадцать изучал его внушительную коллекцию компакт-дисков. Наконец, когда я вытащил из ячейки очередной диск, из шкафчика выпала салфетка с кусочком мацы. Чуть позже в комнату вошла сестра одноклассника и позвала меня обратно к столу. Яира за столом не было, а мне за найденный афикоман торжественно вручили заоблачную для меня в тот момент сумму в двадцать шекелей.
Это были первые и последние поиски афикомана в моей жизни. До сих пор Песах ассоциируется для меня не с выходом предков из египетского плена, а с дурманящим запахом женского белья и с красавицей Эсти. Ну и сейчас, когда мне доводится присутствовать со своими детьми на праздничном чтении Агады и дети приступают к поискам афикомана, я каждый раз надеюсь, что хозяева не переусердствовали в его запрятывании и мои дети не найдут где-то в потайном месте забытый кем-то вибратор…
Хаг самеах!
На крышах Тель-Авива
Песня Алоны Даниэль «На крышах Тель-Авива» напоминает мне прежде всего о январе – феврале 1991 года и о той самой войне в Ираке, когда Саддам Хусейн обстреливал Израиль ракетами системы «Скад», и многие опасались, что саддамовские «скады» могут быть вооружены химическими боеголовками. Мелодия, голос Алоны и припев песни «На крышах Тель-Авива» всегда уносил меня в интригующую, полную романтики и свободы жизнь незнакомых мне людей – людей, которые живут сегодняшним днем.
Мне было семнадцать с половиной лет: мои сверстники на бывшей родине уже закончили школу, я ходил в предпоследний, одиннадцатый класс израильской школы. Мои родители жили тогда на четвертом этаже, на перекрестке улиц Йосефталь и Санхедрин – наверное, в самой злачной части худшего тогда района Беэр-Шевы, одного из наиболее неблагополучных и печально известных во всем Израиле своей преступностью. Район назывался «шхуна далет» – «четвертый район» («далет» – четвертая буква еврейского алфавита). Родители – заслуженные учителя в СССР и никому не нужные в Израиле за десять лет до пенсии – делали свои первые шаги в новом государстве. Отец только-только сумел найти работу преподавателя математики в старших классах школы, и они, конечно, не могли позволить себе приобрести или снять достойное жилье. Каким-то чудом, благодаря моему случайному знакомству с израильтянином, земляком моей матери, родители получили социальное жилье.
В зубы дареного коня не смотрели. Когда я пешком возвращался поздними вечерами от друзей, проживавших в более благополучных районах города, мимо темного по ночам парка с взъерошенными силуэтами пальм, а потом через всю шхуну далет, улица Санхедрин всегда была пустынной. Я шел, невольно вздрагивая от малейшей тени и шороха, а когда замечал вдали от себя шедшего навстречу мне человека, кто-то из нас обычно переходил на противоположную сторону. Однажды ночью нас с родителями разбудили выстрелы рядом с домом, мы ничего не увидели в темноте и снова легли спать. Несколькими часами позже, рано утром, едва начало светать, я услышал громкие разговоры в двадцати метрах под моим окном – вокруг распростертого тела застреленного преступника уже собрались и переговаривались по рации несколько полицейских.