Соблазнение в академии
Шрифт:
Это все громила викинг и выражение торжества на его лице. Блондин уверен, что осталась последняя запись до отъезда Василисы, а потом она уедет, чтобы вернуться с разрешением на помолвку.
Придётся поговорить с государем первым.
12-е Листопада.
Осень, почти достигшая своего апогея, забросала наш маленький сад мелкими желтыми листьями. Красные поздние яблоки все ещё висели на почти голых ветках, как забытые игрушки на осыпавшейся ёлке. Я стояла у окна своей спальни и глядела во двор, отвлекаясь только чтобы
— Подарки убери отдельно, пожалуйста. Нет, лучше в тот сундук, там стенки помягче, больше шансов довезти в целости и сохранности.
— Нет, много не нужно. Во дворце есть с десяток моих платьев.
— Бумаги соберу сама, хочу поработать в дороге.
— Еда? Если только немного и то, что можно есть на ходу.
— С остальным разберёшься? Спасибо, пойду попрощаюсь с Машей.
Коротко постучалась в соседнюю дверь, дождалась разрешения и вошла. Марийка сидела на кровати с ногами и явно ждала моего прихода. Ни книги, ни доски поблизости видно не было.
— Меня не будет пять дней, может быть шесть, — сказала я, присаживаясь в изножье. — Справишься?
— Все будет хорошо, — дёрнула плечом сестра.
— Если что, обращайся к Любаве. Она будет ночевать на диване в гостиной, пока я не вернусь.
— Я бы и сама справилась.
— Мне так будет спокойнее.
— Хорошо, как скажешь.
Мы помолчали. Потом я спросила, чтобы занять паузу:
— Что пишет мама?
Вчера мы получили письма от Аглаи, я передала в ответ свое, Маша сказала, что напишет позже.
— Ничего такого. Спасибо, что не стала жаловаться.
Я подавила усмешку, вспомнив мамино письмо. Жаловаться Аглае бессмысленно, это мне пришлось принять к сведению кучу мелких сложностей, с которыми она не стала обращаться к Степану, а решила поведать мне.
— Зачем? У нас же все налаживается.
— Да, — согласилась Марийка, отводя взгляд к окну.
"Я принимаю желаемое за действительное"
Наши отношения и в самом деле стали спокойнее. Мы не ругались и не кричали, но ближе друг другу не стали. Два очень вежливых незнакомца. Но я радовалась даже этому хрупкому миру.
— Уже ввела новый адрес?
— Да, — терпеливо подтвердила сестра. — Контора сообщений Кузьмина.
— Хорошо.
Доски не работали на большие расстояния, но до Белозерска доставали. Умные люди придумали, как передавать сообщения дальше, копируя их на свои доски и пересылая адресатам в соседних городах. Иногда записка проходила через пять-шесть досок, чтобы добраться до цели. Ничего личного не напишешь, но для срочных сообщений подходит вполне.
Раздался далекий стук в дверь. Я услышала, как Любава поспешила вниз, и неловко обняла сестру.
— Мне пора. Нужно ещё собрать бумаги и проверить дорожные сундуки.
— Хорошей дороги.
— Привезу тебе подарок.
— Спасибо, — Марийка улыбнулась одними губами.
Через час, загрузив
— Когда ты встречаешься с государем?
— Завтра. С понедельника начнутся заседания, времени не будет. Ни для доклада, ни для разговора.
— Государь может отказать?
— Нет, — я уверенно качнула головой. — Причин для отказа нет, дядя обещал, что одобрит мой выбор.
На станции мы почти двадцать минут стояли, обнявшись. Сундуки давно погрузили, но садиться в вагон не хотелось. Я прижималась к Тео, вдыхала знакомый запах и чувствовала себя тепло и уютно в кольце сильных рук.
— Пора, — грустно улыбнулась, когда раздался второй гудок.
Тео помог мне подняться, проводил до моего отделения. Мы долго целовались, не услышав даже третьего гудка, и разорвали объятия только тогда, когда кондуктор деликатно постучал в дверцу.
— Я встречу тебя в пятницу, — Тео быстро поцеловал меня и вышел, не оглядываясь.
До темноты я работала, внося последние правки в доклад государю. Поужинала тем, что принес кондуктор, и снова села за работу, уже при свете ночника. Потом аккуратно собрала бумаги, сняла верхнее платье и забралась в приготовленную постель.
Вагон ритмично раскачивался, колеса глухо и убаюкивающе стучали, а я никак не могла заснуть. Меня тревожил предстоящий разговор и оставшаяся без присмотра Марийка. Чем больше я размышляла, тем сильнее беспокоилась за сестру.
Марийка всегда была доверчивой и ранимой. Обижалась даже на невинные шутки, и в детстве мне хватало ума не задевать сестру. А ещё она была ласковой, смешливой и безрассудно смелой. Мы замечательно ладили, были друг другу самыми близкими людьми.
А потом я уехала. Наверное, все сложилось бы иначе, если бы осталась. Но тогда меня все чаще и больнее терзала мысль, что я погрузилась в дела отца так глубоко и крепко, что если не вырвусь сейчас, то не сделаю этого уже никогда.
Аглая тогда меня поддержала:
— Езжай, милая. Ты и так взвалила на себя то, что не каждый взрослый мужчина вытянет. Мы справимся.
А Маша плакала. Кричала, что я ее бросаю. И сейчас, положа руку на сердце, признаю, что так и было. Тогда я была душевно истощена и думала не о сестре, а лишь о том, чтобы вырваться из тяжелых будней. И была вполне счастлива эти два года.
"Ты ей не мать", — голос в моей голове звучит с рассудительными интонациями Веры, — "И имела право на собственную мечту".
"Ей, наверное, было тоскливо и одиноко", — возражает голос Еси.
Я понимала, что засыпаю и этот странный спор мне почти снится, но не пыталась его прервать.
"Ее баловали и целовали в носик всю жизнь", — Вера говорит жёстко, даже сердито. — "И вырастили эгоистку".
"Маша добрая и наивная", — защищает сестру Еся. — "Все дети эгоисты, это проходит".