Соблазненные луной
Шрифт:
– Что ты имеешь в виду? – спросил Холод.
– Таранис потребует вернуть кубок ему. А мы что? Отдадим? А если нет – пойдем ли мы на войну с благими?
– Его нельзя отдавать Таранису, – решительно сказал Никка.
Все головы удивленно повернулись к нему. Твердость в решениях вообще для Никки не характерна, и уж совсем странно было, что он отважился высказаться по такому судьбоносному вопросу.
– Даже если нам будет грозить война? – уточнил Дойл.
Никка подошел к столу.
– Не знаю, но одно знаю точно: Таранис нарушил один из самых важных наших запретов. Он не меньше века скрывал от всех свое бесплодие, он даже отправил Мэви в
Во время этого монолога от Никки начало разливаться мягкое сияние, словно в его речи была магическая сила.
– Никто не спорит, что Таранис поступил эгоистично и не по-королевски, – сказал Дойл, – но он – король. Мы не сможем ни обвинить его в преступлениях, ни добиться его наказания.
– Почему не сможем? – спросил Китто, все так же сидя с ногами в кресле, с кружкой шоколада в руках.
– Он – король, – со значением повторил Дойл.
– Если царь гоблинов нарушает закон, его можно обвинить в этом перед всем двором. У нас так и делают.
– Сидхе не так прямолинейны, – ответил Дойл.
– Именно потому вы и одерживали верх над нами на протяжении веков – потому что вы самые коварные из фейри.
Я взглянула на Риса, и, наверное, что-то у меня на лице отразилось, потому что он сказал:
– Я не намерен ему возражать. Сидхе коварней, чем гоблины. Видит Богиня, сидхе коварней, чем кто бы то ни было из фейри.
– Как мило, когда сидхе признают правду, – хмыкнул Шалфей.
Я посмотрела на него. Человечек на полке шкафа рядом с огромной кружкой горячего шоколада выглядел совершенно безобидным. Впечатление детской невинности еще усиливалось из-за шоколадных "усов" у рта. Эльфы-крошки всегда спекулировали на своей миловидности. Но я видела, как их стая вырывала куски плоти из тела беззащитного, скованного цепями Галена. Они выполняли приказ принца Кела, но выполняли его с наслаждением.
Шалфей то ли свалился, то ли оттолкнулся от полки и взмыл в воздух.
– Все разговоры ваши впустую, дорогие мои сидхе, потому что мой долг – обо всем доложить королеве Нисевин. Может, вам и позволительно устраивать заговоры против вашей королевы, раз уж Мерри может стать ее преемницей, но Нисевин держит власть твердой рукой, и я рисковать ее неудовольствием не могу.
Он подлетел к столу и приземлился на него пушинкой, хотя на самом деле весил он гораздо больше, чем казалось на вид. По логике, он должен бы, наоборот, весить меньше – но если Шалфей приземлялся вам на руку, "лишний" вес очень чувствовался.
Эльф шагнул к чаше, но Дойл преградил ему путь рукой.
– Тебе и оттуда хорошо видно.
Шалфей уперся ладошками в стройные бедра и нагло глянул
– Чего ты страшишься, Мрак? Что я ее украду и оттащу к своей королеве?
– Чаша – дар сидхе, и у сидхе она останется, – отрезал Дойл.
Шалфей прянул в воздух, закружился у светильников, как огромная моль, хотя крылья у него были от дневной бабочки, не от ночной.
– И все же мой долг – поведать все королеве Нисевин. Ваше право размышлять, говорить ли о чаше вашей королеве, но поскольку я своей сказать обязан, вам вряд ли стоит мешкать.
– Завтра вечером мы должны явиться ко двору, – припомнила я. – Ты можешь подождать с докладом до этого времени?
– Зачем мне ждать? – спросил он и спустился прямо к моему лицу, так что ветер от его крыльев играл с моими волосами.
– Потому что чем меньше будет тех, кто знает о чаше, тем менее это опасно для всех, включая твой народ.
Он погрозил мне пальчиком:
– Ц-ц-ц, принцесса, доводы разума на меня не подействуют. Я весь день держался поодаль, хоть твоя магия влекла меня, будто любовная песня сирен. – Он приземлился на стол передо мной. – Я не шел на зов потому только, что видел уже всю восхитительную любовь сидхе, какую хотел бы видеть со стороны, а не в твоей постели. Я не больно-то увлекаюсь наблюдением.
– Я обязалась раз в неделю делиться с тобой кровью, Шалфей. Это цена союза с твоим народом. И я свои обязательства выполняю.
Он протопал ко мне крошечными желтыми – в тон основному цвету крыльев – босыми ножками.
– Кровь, принцесса, – это прекрасно, но хороший перепих она не заменит. – Он облокотился на мою руку, как на забор, и уставился на меня черными глазенками. – Пусти меня нынче в свою постель, и я никому словечком не обмолвлюсь до прибытия ко двору.
Я отдернула руку; он едва не упал и взвился в воздух, сердито трепеща крыльями.
– Ты все еще пытаешься пролезть на трон, Шалфей? Я думала, мы с этим уже разобрались!
Он завис прямо у меня перед глазами, будто разозленный колибри, я слышала гудение его крыльев. Крылья настоящих бабочек так не жужжат.
– Да, у моей королевы было желание посадить меня своей куклой на неблагой трон, но да спасет меня Флора, принцесса, не это теперь меня заботит.
– А что же? – поинтересовался Дойл.
Шалфей сделал пируэт в воздухе и поднялся повыше, чтобы держать нас обоих в поле зрения.
– Постель. Я хочу опять возлежать с женщиной. Неужто в это так трудно поверить?
– Забудь, – сказал Дойл.
– Забудь, – сказала я.
А Китто заметил:
– Феям-крошкам секс нужен не больше, чем гоблинам, если взамен они могут добыть кровь и силу.
Шалфей выразительно глянул на гоблина, ставшего сидхе.
– Твой род нас поджаривает на вертелах и считает лакомством. Прости, если я не сочту твое мнение слишком весомым. – Сарказм он и не трудился скрыть.
Китто зашипел на него, и Шалфей зашипел в ответ.
– Хватит, – оборвал их Дойл. – Назови свою цену за то, чтобы сберечь наш секрет до завтрашнего вечера. Секса с принцессой не проси, этого ты не получишь.
Шалфей скрестил на груди руки и мастерски изобразил надувшегося ребенка. Впечатление еще усиливалось шоколадными усами на его физиономии, но я слишком часто видела этот маленький ротик перемазанным моей кровью, чтобы поддаться на уловку. Он разыгрывал ребенка, потому что только это ему и оставалось, но ребенком он не был. Он был опасным, коварным, язвительным и развратным – и нисколько не ребенком.