Собор памяти
Шрифт:
Он был выше всех, кого Леонардо доводилось видеть — по меньшей мере семи футов ростом; его серые, чуть раскосые глаза были полуприкрыты тяжёлыми веками. Он больше походил на рослого монгола, нежели царя Персии. Одет он был в дорогой алый шёлк, куртка простёгана так плотно, что стрела не смогла бы пробить её. На нём был зелёный тюрбан, ибо он тоже причислял себя к «шариф» — наследникам пророка; вооружён он был скимитаром и парой пистолетов. Его окружали конные телохранители — сёдла у них были меньше и легче, чем когда-либо видел Леонардо, стремена гораздо короче египетских. Но ездили верхом эти люди как никто — исключая, быть может, монголов. Они могли остановить коней в мгновение ока... этим и забавлялись они сейчас вокруг
112
Может быть, таким и был Голиаф? — Голиаф — по библейскому преданию, филистимлянин-великан, вступивший в единоборство с царём Израильско-Иудейского царства Давидом (X в. до н.э.) и убитый им из пращи.
Сидя на своих верблюдах, Сандро и Леонардо издалека наблюдали за этой сценой. Сандро сказал, что до него доходило много слухов о персидском царе и что конечно же этот великан не может быть никем иным, как Уссуном Кассано.
— Об Уссуне Кассано мне рассказывал сам Мехмед. Он и его сыновья завоевали Персию. Я своими глазами видел голову Зейналя, сына Уссуна Кассано, убитого в бою пешим солдатом. Великий Турок держит её в стеклянном сосуде. Её, должно быть, забальзамировали — выглядит она как живая. И глаза из раскрашенного стекла. Весьма реалистично.
Леонардо покачал головой.
— Я бы не стал рассказывать об этом вон тому великану.
— Я рассказал калифу. Уверен, он лучше знает, как использовать эти сведения... Однако Великий Турок может быть и воплощением цивилизованности. Я видел, как он щадил врагов. Победа над персами досталась ему нелегко. Они выиграли несколько битв и, перейдя Евфрат, устроили туркам резню. Но Уссуну Кассано хотелось ещё и унизить турок. — Сандро пожал плечами — излюбленный его жест. — Он загнал их в горы. Однако Мехмед и его сыновья перестроили войска и обратили персов в бегство. Послушать Мехмеда, так то была не просто резня, но полное унижение Уссуна Кассано, который бежал с поля битвы, как трус. — Сандро говорил тихо и по-итальянски, чтобы его не подслушали. — Мехмед утверждает, что потерял всего тысячу человек, но я слыхал, что счёт близок к четырнадцати тысячам.
— А каковы потери персов?
— Думаю, такие же. Потому-то мы и скакали всю ночь. Боюсь, Леонардо, время, когда мы сможем поспать хоть несколько часов, ещё далеко.
— Ты, кажется, разбираешься во всём этом лучше меня, Пузырёк.
— Будь здесь Никколо, он разобрался бы ещё быстрее. У египтян и персов общий враг. Им имеет смысл драться вместе.
— Но если Уссун Кассано пришёл сюда — значит, калиф в лучшем положении?
— Ага, и ты кое-чему научился у наших хозяев-язычников. Вот видишь, опыт — отец премудрости. — Сандро нервно хохотнул, словно смущённый сказанной банальностью, но Леонардо не слышал его. Он был вымотан до предела и заблудился в воспоминаниях, в грёзах о Джиневре и Симонетте, о Никколо и Айше. Сандро опешил и смолк.
Крики и свист мечей прекратились; верблюдов и коней снова привязали к колышкам; шлюхи нашли клиентов.
Всё пришло в движение: рабы разводили костры, солдаты ставили палатки, болтали, расхаживали повсюду и ссорились; блеяли овцы перед тем, как им перерезали горло — и за час с небольшим было приготовлено угощение на десять тысяч человек.
Два исходящих паром барашка лежали на большом блюде дымящегося риса с подливой — обычной еды бедуинов. Леонардо порядком проголодался; сидя на корточках, он запускал руку в горячую подливу, зачерпывал рис и мясо и отправлял в рот, не обращая внимания на излишек подливы, стекающий между пальцами. Калиф отрезал
Время от времени великан перс поглядывал на Леонардо и сразу отводил взгляд. В первый раз Леонардо кивнул ему, но от взгляда перса по спине его поползли мурашки. В этом взгляде была ничем не прикрытая ненависть. В те мгновения, когда их взгляды встречались, Леонардо чудилось, что его вскрывает раскалённый скальпель. Н.ечто подобное он испытывал, когда его обвиняли в содомии — и отец прожигал его взглядом.
Поев, Леонардо склонил голову и попросил у калифа разрешения удалиться; но тот сказал по-арабски:
— Не разделишь ли ты с нами кофе и трубку?
Леонардо куда охотнее навестил бы Америго и Сандро, потому что никак не мог пресытиться общением с ними. Одно их присутствие вызывало у него острую тоску по дому, по видам, запахам, звукам Флоренции, её холмам, вьющимся тропкам, рекам и мостам, мягкой и быстрой тосканской речи, вкусу знакомой еды и вина. Но он не мог отказаться от приглашения. Он последовал за калифом в западную часть шатра, где полог из козьей шерсти был поднят; на восточной стороне покровы задёрнули, чтобы укрыть внутренность шатра от солнечного жара. Длинный просторный шатёр напоминал тенистый павильон.
Калиф оттёр жирные руки песком, и Уссун Кассано, Куан и Леонардо сделали то же самое — персидский царь, однако, вытер пальцы о волосы и только сделал вид, что трёт их песком. Пока раб готовил кофе, все молчали, только из-за шпалер, отделявших гарем от остального шатра, доносился тихий смех калифовых жён. Когда кофе был подан, калиф взмахом руки велел рабу опустить полог и удалиться.
Они сидели кружком, курили трубки и маленькими глоточками цедили кофе, крепкий, как спирт.
— Так ты уверен, что этот kafir [113] убьёт моего сына? — тихо спросил Уссун Кассано у калифа, глянув на Леонардо.
113
Неверный (араб.).
Леонардо был так потрясён этим вопросом, что вздрогнул. Куан сжал его плечо, но Леонардо всё же не смог удержаться.
— Что он сказал?
Кайит Бей пожал плечами.
— Ты больше не понимаешь нашего языка?
— Почему он хочет, чтобы я убил его сына?
— Потому что тебе не гореть в геенне огненной, маэстро, — сказал калиф, словно Уссун Кассано вдруг онемел и сам не мог ответить, — и потому что это политическая необходимость... для нас и для тебя.
— Для меня?
— Думаю, смерть маэстро Боттичелли будет иметь определённые политические последствия. Разве он не посол Великолепного к Высокой Порте?
Холодок пополз по спине Леонардо, но он постарался сохранить спокойствие.
— Маэстро Боттичелли? Он друг Медичи и художник — ничего более. Зачем говорить о его смерти?
Калиф поднял руку, призывая к терпению, и кивнул Куану — тот вышел из шатра и через минуту возвратился вместе с Сандро, явно не подозревавшим об опасности. Он поклонился калифу и Уссуну Кассано и взглянул на еду, всё ещё горячую и ароматную.