Собор памяти
Шрифт:
— Тогда, возможно, у меня найдётся для тебя работа, если ты пожелаешь попутешествовать и пережить приключения. — Он помолчал. — Мне нужен военный инженер. Маэстро Тосканелли сказал мне, что эта должность может тебя заинтересовать.
— Нет, — сказал Леонардо. — Он ошибается. Моя жизнь и работа — здесь. Я никуда не уеду.
Деватдар пожал плечами.
— Мы ведём войну с захватчиком, что коварно вторгся на наши пограничные земли. Мы сможем хорошо заплатить тебе... и обеспечить тебя деньгами, людьми и всем необходимым для постройки твоих бомбард и летающих машин.
— И кто же этот захватчик?
— Один из сыновей Великого Турка Мехмеда, который
Леонардо чуть покачал головой, уверенный, что Деватдар разыгрывает его.
— А где идёт война?
— В землях, что вы зовёте Киликией. Но это не война — скорее стычка. И для тебя это будет своего рода проверка.
— И если я её выдержу...
— То сможешь получить больше людей и власти, чем твой герцог Лоренцо, — сказал Деватдар. — Но сперва ты должен принять решение.
Не принимая вызова, Леонардо ровно смотрел на Деватдара.
— И покинуть край, где претерпел столько унижений...
Глава 16
Заговор Судьбы
Люди будут ходить и не будут двигаться; будут
говорить с тем, кого нет, будут слышать того,
кто не говорит.
Мы все задолжники Смерти.
Зима выдалась необычайно холодная. Арно, как стеклом, покрылся льдом. А для Леонардо это время к тому же обернулось временем поста, потому что Зороастро не мог продавать его машин; не было и заказов. Тот маленький доход, что ещё был у Леонардо, приходил из рук его приятеля Доменико дель Гирландайо, который расписывал часовню Санта Мария Новелла. Леонардо дошёл до того, что согласился стать его помощником.
Великолепный был поистине беспощадным врагом; кроме того, Леонардо убедился, что супруг Джиневры Николини гораздо влиятельнее, чем он полагал.
Леонардо ухитрился стать персоной non grata одновременно и для Пацци, и для Медичи. Ему следовало бы принять предложение Деватдара оставить Флоренцию. Сердце его было мертво — во всяком случае, он так полагал — и всё же он не мог заставить себя покинуть христианский мир.
Но Деватдар скоро вернётся и отыщет Леонардо — для того хотя бы, чтобы отобрать свой дар: он оставил Леонардо наставника, дабы подготовить его к жизни в исламском мире и обучить арабскому — свою наложницу Айше.
Поздним февральским вечером, когда ледяной дождь намерзал на ветках деревьев, превращая их в хрусталь, и покрывал поля стеклянистой наледью, в личные покои Леонардо Айше впустила настойчивого мальчика-слугу.
Леонардо тотчас узнал его: он служил Симонетте.
— У меня письмо для вас, маэстро.
— От кого?
Но мальчик сунул письмо в руку Леонардо и, как вор, выбежал из комнаты. Айше посмотрела ему вслед, затем перевела взгляд на Леонардо, словно ожидая, что он перескажет ей содержание письма.
Письмо было с печатью, но не заклеено.
«Милый Леонардо!
Я пишу тебе со страхом, как бы это письмо не перехватили. Вот почему я велела своему слуге Луке отдать это письмо тебе в собственные руки. Он сопровождает моего мужа во Флоренцию по делам. Ты, конечно, помнишь его по нашим дням во дворце мадонны Симонетты, когда вы вдвоём писали мой портрет. Да, Леонардо, я знаю, что Гаддиано была она. Я знаю и то, что она была твоей любовницей;
Я более не волнуюсь за себя — довольно я себя жалела — нет, ныне меня одолевает страх за твою жизнь... и за жизнь моего отца. Затевается какое-то лихо, какой-то заговор, и мой муж посвящён в него. Остерегайся ненависти Пацци к Медичи. Я слышала, как поминалось твоё имя. Твоё и Сандро.
Я так хочу вернуться во Флоренцию. Немного погодя я снова пришлю Луку к тебе. Молюсь, чтобы ты не отвернулся от меня. Я не могу переменить того, что говорила и делала. Мой муж держит моего отца в тисках. Мы не могли бороться с ним. Прости меня, я была дурой.
Но сердце моё всегда было твоим. Если бы только мы могли быть вместе, я более ни о чём бы не тревожилась. Но всё остаётся как есть — и слёзы превратили меня в реку. Я люблю тебя — и бессильна что-либо сделать.
Джиневра».
Раздираемый противоречивыми чувствами, Леонардо сложил письмо и спрятал под рубаху.
Он хотел бы порвать его и никогда более не вспоминать о ней — но не мог этого сделать. Она похоронила его, а теперь — возможно, из прихоти — хотела эксгумировать труп. И всё же пустой, холодный гнев, владевший им, смешивался сейчас с пробудившейся надеждой. Если Джиневра в самом деле любит его, если она так же отчаялась, как он, они всё ещё могут изменить судьбу. Они могут бежать из Флоренции — не прикован же Леонардо к этому месту! Они могли бы отправиться в Милан; там они наверняка найдут прибежище во дворце Лудовико Сфорца, который выражал интерес к трудам Леонардо...
Леонардо сел на постели, терзаясь яростью, надеждой, унижением. Он, как дитя, грезил наяву...
— Маэстро, открой мне — что тревожит тебя? — спросила Айше по-арабски. Она стояла перед ним без накидки, длинные чёрные волосы заплетены в косу, глаза густо подведены сурьмой.
— Ничего, — ответил Леонардо по-итальянски и знаком велел ей подойти и сесть на постель рядом с ним. Он расстегнул её жилет, обнажив полные, покрытые татуировкой груди, и ласково погладил их. На миг она, казалось, удивилась: прежде он не отвечал ни на какие её заигрывания и позволил ей спать в одной с ним комнате только ради того, чтобы спасти её от затруднений.
Потом она улыбнулась, словно поняла... словно прочитала письмо Джиневры.
Она что-то шептала ему по-арабски, когда он боролся с ней, целовал и грубо, яростно кусал её. И она боролась с ним, царапалась и кусалась, крепко сжав его пенис своими окрашенными хной пальцами. И Леонардо позволил ей ласкать его — а сам между тем снимал её одежды и смотрел, как она садится сверху, точно стервятник на настигнутую жертву, и смотрел в её большие тёмные глаза, когда она принимала его в себя. Он двигался в ней, пока она не закричала, достигнув оргазма; тело её содрогалось. Тогда он перекатил её с себя и сам навалился сверху, будто поймав её в ловушку; прижав её руки, он поднялся над ней и взял её — бешено, с ожесточением насильника. Она пыталась бороться, но он не прекращал двигаться в ней, и наконец она снова закричала. Её тело прильнуло к нему, он входил в неё, и она принимала его, они двигались в слитном ритме, то приникая друг к другу, то отстраняясь — до тех пор, покуда сам он не достиг вершины наслаждения, и в этот влажный судорожный миг он увидел Джиневру.