Собор
Шрифт:
— А что ты мог поделать? — спросила Элиза, подходя к нему и стараясь заглянуть в его лицо. — Что ты мог? Ведь иначе нельзя строить.
— Да! Иначе нельзя. Так же строились египетские пирамиды! Нет, я не хочу, я не могу больше… Двадцать лет… Двадцать два… Мне не выдержать. И ведь писал же рапорт за рапортом, требовал одного, другого… Сто раз говорил этим чиновным рожам, что люди мучаются, что нельзя так их мучить, что люди ведь… Да какое им дело?! Чем выше, тем дальше от этого, а для тех, кто совсем высоко, мои мужики и вовсе ничего не значат!
Затворив за Элизой дверь, Монферран кинулся к столу, схватил перо.
— Напишу прошение… Не может быть, чтоб мне отказали. Я начал, я хорошо начал. Пускай другие закончат.
— Другие не закончат, — проговорил из глубины его сознания знакомый голос.
— Это ты, проклятый?! — прошептал Огюст, неизвестно к кому обращаясь, ибо понимал, что, в сущности, разговаривает с самим собою. — Ну, послушай, оставь меня, освободи… Я же человек! Смертный, слабый человек! Работа, которую я затеял, под силу титанам… И я взялся за неё сам и заставил других, таких же смертных, работать, точно они титаны! Ну хорошо, я — это я. А они? Один уже в лицо назвал меня душегубом!
— И ты испугался? — голос был жесток и насмешлив. — Но без тебя собора не выстроит никто. И все, что совершилось, окажется совершенным зря. Строить должен ты.
— О, не мучай меня! — простонал архитектор. — Пожалей! Я не выдержу дольше…
— Выдержишь. А жалости не проси: она не для таких, как ты. Работай!
— Чёрт бы тебя побрал! — Огюст платком вытер вспотевший лоб. — Есть ты или нет тебя — все равно, черт бы тебя побрал! Я не подам в отставку, не думай! И ни за что бы не подал… Чтоб надо мной смеялись? Все хорошо. Я спокоен, ребенок мертв, собор строится!
Прошло несколько минут. В дверь кабинета поскребся Алексей:
— Август Августович!
Архитектор повернул ключ в замке:
— Какого лешего тебе надо? Я сказал: никому не трогать меня!
— К вам рабочие пришли, — виноватым голосом объяснил Алеша. — С ними один такой высоченный, кудрявый, с оспинами.
— Лажечников? — напрягаясь, спросил Монферран.
— Откуда я знаю, как его зовут? Он из новых, я еще их не всех помню по фамилиям. Ну, резчик по мрамору. Позовите, говорит, барина во что бы то ни стало! Я и туда и сюда, а он, как столб!
— Хорошо! — воскликнул Огюст, выскакивая в коридор. — Я к ним выйду! Но пусть он мне еще скажет слово грубое, я его убью!
Алексей не успел ничего сказать. Хозяин уже сбежал по лестнице и вышел во дворик. Там топтались, неловко озираясь, четверо рабочих. Громадная фигура Лажечникова выделялась среди них.
— Что вам от меня нужно? — спросил главный архитектор.
К его удивлению, Павел неожиданно довольно низко поклонился и проговорил с каким-то странным смущением:
— Мы вот с просьбой… Да я сначала хочу вам сказать,
— Твой язык, Пашка, дерьмом мазать надо! — хихикнул за спиною великана кто-то из рабочих.
— А ты, Сивый, помолчи! — отрезал Лажечников. — Я ж, ваша милость, вас не знаю, только-только тут. Ребята мне разъяснили, что к чему… Вы только не подумайте, что я злобы вашей боюсь. Мне жаль, что зазря человека обидел.
— Очень рад, — с невольной язвительностью сказал Огюст. — И ради этого вы ушли с работы и явились ко мне? Что еще?
На резких губах Павла проскользнула теплая улыбка. Он сказал:
— Мы вот чего… Мальчонка-то наш, Егорушка, ведь оклемался!
— Что сделал? — поднял брови Огюст.
— Прочухался, — перевел другой рабочий.
— Жив?! — крикнул Монферран, невольно подаваясь впереди хватая Лажечникова за руку.
— Жив, господин главный архитектор, — подтвердил тот. — Он о крышку-то стукнулся, убился сильно, аж не дышал. А тут вдруг под плащом вашим и зашевелился, застонал, верно, согрелся… Глазоньки открыл да давай мамку звать. А его мамки уже пять годков на свете нету!
— Лекаря звали? — спросил архитектор.
— А то как же? Дали ж вы аж сорок рублей. Лекарь сказал: ничего, не должон помереть малец, только полечить надобно… Ну вот мы и пришли: может вы попросите, чтоб его в больницу определили? Койка-то наша занята, одна-единственная.
Монферран замахал на рабочих руками:
— В больницу? Ребенка? Вы в уме? Его там уморят хуже, чем в бараке! Сюда несите его, живо!
Рабочие опешили.
— Сюды? К вам?
— Ну не к князю же Юсупову!
Роскошный особняк князей Юсуповых находился рядом с домом Монферрана, в двух минутах ходьбы. Когда у Юсуповых устраивались празднества, их знаменитый оркестр нередко мешал Огюсту работать в библиотеке, заставлял в летние вечера затворять окна. Правда, Огюст смотрел на это весело и не злился: в конце концов иной раз он сам любил повеселиться, и беззаботные вечера соседей не портили архитектору настроения. Сейчас Юсуповы вспомнились ему недаром: он вдруг представил себе, что за лицо было бы у сиятельного вельможи Николая Юсупова, выйди он пройтись по набережной и попадись ему навстречу эти чумазые визитеры…
— Говорю вам: несите мальчика сюда. У нас есть где его устроить, пока не поправится. А я за лекарем пошлю. Аня! Алексей! Живо!
Спустя двадцать минут двое из четверых возвратились. С Лажечниковым пришел тот самый парень, которому Огюст давал деньги. На руках у Павла, завернутый в шерстяной плащ, как в люльке, лежал бесчувственный Егорка.
— Куда положим? — беспокойно спросила Элиза, выйдя навстречу рабочим. — Анри, все комнаты внизу заняты.
— Так наверх! — Монферран вбежал по лестнице и, так как Павел, поднявшись за ним, нерешительно затоптался, подскочил к нему — Дай сюда, я сам! В гобеленовую гостиную положим!