«Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет восточный…»
Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет восточный, когда? —Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода,Без всяких коней и триумфов, без всяких там кликов, пешком,Но только наверное знать бы, что вовремя мы добредем…Больница. Когда мы в Россию… колышется счастье в бреду,Как будто «Коль славен» играют в каком-то приморском саду,Как будто сквозь белые стены, в морозной предутренней мглеКолышатся тонкие свечи в морозном и спящем Кремле.Когда мы… довольно, довольно. Он болен, измучен и наг.Над нами трехцветным позором полощется нищенский флаг,И
слишком здесь пахнет эфиром, и душно, и слишком тепло.Когда мы в Россию вернемся… но снегом ее замело.Пора собираться. Светает. Пора бы и двигаться в путь.Две медных монеты на веки. Скрещенные руки на грудь.
«Что там было? Ширь закатов блеклых…»
Что там было? Ширь закатов блеклых,Золоченных шпилей легкий взлет,Ледяные розаны на стеклах,Лед на улицах и в душах лед.Разговоры будто бы в могилах,Тишина, которой не смутить…Десять лет прошло, и мы не в силахЭтого ни вспомнить, ни забыть.Тысяча пройдет, не повторится,Не вернется это никогда.На земле была одна столица,Все другое – просто города.
«Всю ночь слова перебираю…»
Всю ночь слова перебираю,Найти ни слова не могу,В изнеможеньи засыпаюИ вижу реку всю в снегу,Весь город наш, навек единый,Край неба бледно-райски-синий,И на деревьях райский иней…Друзья! Слабеет в сердце свет,А к Петербургу рифмы нет.
«Когда успокоится город…»
Когда успокоится городИ смолкнет назойливый гам,Один выхожу я из дому,В двенадцать часов по ночам.Под черным, невидимым небом,По тонкому первому льду,Не встретив нигде человека,Не помня дороги, иду.И вижу широкую реку,И темную тень на коне,И то, что забыла Россия,Тогда вспоминается мне.Но спит непробудно столица,Не светит на небе луна.Не бьют барабаны. Из гробаНикто не встает. Тишина.Лишь с воем летя от заливаИ будто колебля гранит,Сухой и порывистый ветерМне ноги снежком порошит.<1922>
«Я не тебя любил, но солнце, свет…»
Я не тебя любил, но солнце, свет,Но треск цикад, но голубое море.Я то любил, чего и следу нетВ тебе. Я на немыслимом простореЛюбил. Я солнечную благодатьЛюбил. Что знаешь ты об этом?Что можешь рассказатьВетрам, просторам, молниям, кометам?Да, у меня кружилась головаОт неба, от любви, от этой рощиОливковой… Ну да, слова.Ну да, литература… Надо проще.Был сад во тьме, был ветерок с высот,Две-три звезды, – что ж не простого в этом?Был голос вдалеке: «Нет, только тот,Кто знал…» – мне одному ответом.И даже ночь с Чайковским заодноВ своем безмолвии предвечном пелаО том, что все обречено,О том, что нет ни для чего предела.«Нет, только тот…» Пойми, я не могуЯсней сказать, последним снам не вторя,Я отплываю, я на берегуИного, не земного моря.Я не тебя любил. Но если там,Где все кончается, все возникает,Ты к новым мукам, новым небесамПокорно, медленно… нет, не бывает…Но если все-таки… не будет, ложь…От одного к другому воплощеньюТы предо мной когда-нибудь пройдешьНеузнаваемой, ужасной тенью,Из глубины веков я вскрикну: да!Чрез миллионы лет, но как сегодня,Как солнце вечности, о, навсегда,Всей жизнью и всей смертью – помню!
«Наперекор бессмысленным
законам…»
Наперекор бессмысленным законам,Наперекор неправедной судьбеПередаю навек я всем влюбленнымМое воспоминанье о тебе.Оно как ветер прошумит над ними,Оно протянет между ними нить,И никому неведомое имяВоскреснет в нем и будет вечно жить.О, ангел мой, холодную заботу,Сочувствие без страсти и огняКак бы по ростовщическому счетуБессмертием оплачиваю я.
«Он милостыни просит у тебя…»
Он милостыни просит у тебя.Он – нищий, он протягивает руку.Улыбкой, взглядом, молча, не любяОтветь хоть чем-нибудь на эту муку.А впрочем в муке и блаженство есть.Ты не поймешь. Блаженство униженья,Слов сгоряча, ночей без сна, Бог вестьЧего… Блаженство утра и прощенья.
«Ни срезанных цветов, ни дыма панихиды…»
Ни срезанных цветов, ни дыма панихиды.Не умирают люди от обидыИ не перестают любить.В окне чуть брезжит день и надо снова жить.Но если, о мой друг, одной прямой дорогиВесь мир пересекла бы нить,И должен был бы я, стерев до крови ноги,Брести века по ледяным камням,И коченея, где-то там,Коснуться рук твоих безмолвно и устало,И все опять забыть, и путь начать сначала,Ужель ты думаешь, любовь моя,Что не пошел бы я?<1922>
«Ночь… и к чему говорить о любви…»
Ночь… и к чему говорить о любви?Кончены розы и соловьи,Звезды не светят, леса не шумят,Непоправимое… пятьдесят.С розами, значит, или без роз,Ночь, – и «о жизни покончен вопрос».…И оттого еще более ночь,Друг не способный любить и помочь,Друг моих снов, моего забытья,Счастье мое, безнадежность моя,Розовый идол, персидский фазан,Птица, зарница…ну, что же, я пьян,Друг мой, ну что же, так сходят с ума,И оттого еще более тьма,И оттого еще глуше в ночи,Что от немеркнущей, вечной свечи,– Если сознание, то в глубине,Если душа, то на самом дне, —Луч беспощадный врезается в тьму:Жить, умирать – все равно одному.
«В последний раз… Не может быть сомненья…»
В последний раз… Не может быть сомненья,Это случается в последний раз,Это награда за долготерпенье,Которым жизнь испытывала нас.Запомни же, как над тобой в апрелеНебо светилось всею синевой,Солнце сияло, как в ушах звенелиАрфы, сирены, соловьи, прибой.Запомни же: обиды, безучастье,Ночь напролет, – уйти, увидеть, ждать? —Чтоб там, где спросят, что такое счастье,Как в школе руку первому поднять.
«Ночью он плакал. О чем, все равно…»
Н. Р.
Ночью он плакал. О чем, все равно.(Многое спутано, затаено).Ночью он плакал, и тихо над нимЖизни сгоревшей развеялся дым.Утром другие приходят слова,Перебираю, что помню едва.Ночью он плакал… И брезжил в ответСлабый, далекий, а все-таки свет.
«Один сказал: «Нам этой жизни мало»…»
Один сказал: «Нам этой жизни мало».Другой сказал: «Недостижима цель».А женщина привычно и устало,Не слушая, качала колыбель.И стертые веревки так скрипели,Так умолкали, – каждый раз нежней! —Как будто ангелы ей с неба пелиИ о любви беседовали с ней.