Еще и жаворонков хорНе реял в воздухе, луга не зеленели, Как поступь девяти сестерПослышалась, нежней пастушеской свирели. Но холодно у нас. И снегЛежит. И корабли на реках стынут с грузом. Под вербой талою ночлегУ бедного костра едва нашелся Музам. И, переночевав, ушлиОни в прозрачные и нежные долины, Туда, на синий край земли,В свои «фиалками венчанные» Афины. Быть может, это – бред… Но мнеДалекая весна мечтается порою, И трижды видел я во снеУ северных берез задумчивую Хлою. И, может быть, мой слабый стихЛишь оттого всегда поет о славе мира, Что дребезжит
в руках моихХоть и с одной струной, но греческая лира.1921
«На окраине райской рощи…»
На окраине райской рощиУ зеленоструйной водыУмоляет Ороль Беляра:«О, любимый, не улетай!»Отвечает Беляр Оролю:«Жди меня у реки Тале.У людей я три дня пробудуИ в четвертую ночь вернусь».Безутешен Ороль. «НавекиЯ с тобою!» – сказал Беляр,И пылающими губамиОн Ороля поцеловал.Через синие океаныМетеором летел БелярИ на землю вышел в цилиндре,В лакированных башмаках.Был до вечера он в Париже,И в огромном цирке емуУлыбнулась из ложи дамаС черным страусовым пером.Через час он теплые плечиМедом пахнущие сжималИ, задыхаясь от блаженства,Еле слышно сказал: «Ороль!»Ночь редела… Два дня до срока.На рассвете летел БелярЧерез синие океаныМетеором в далекий рай.Тридцать ангелов в темных ризахНад рекою Тале стоят.«Где Ороль?» – их, изнемогая,Тихо спрашивает Беляр.Но окованы страхом хоры.Лишь один архангел мечомНа полупрозрачное телоБездыханное указал.«Небывалое совершилось.Здесь Ороль», – отвечает он.«Но душа его отлетелаДаже Бог не знает куда».1921
«Тридцатые годы, и тени в Версали…»
Тридцатые годы, и тени в Версали,И белая ночь, и Нева,И слезы о непережитой печали,И об утешеньи слова,Ну, что ж, – сочинять человеку не трудно,Искусство покорно ему,Но как это жалко, и как это скудно,И как не нужно никому!И я говорю: – не довольно ль об этом?Что дальше – закрыто от всех,Но знаю одно, – притвориться поэтомЕсть смертью караемый грех.Поэт – не мечтатель. И тем безнадежней,И горестней слов ищет он,Чтоб хоть исказить свой торжественно-нежныйИ незабываемый сон.1921
«Печально-желтая луна. Рассвет…»
Печально-желтая луна. РассветЧуть брезжит над дымящейся рекою, И тело мертвое лежит… О, бред!К чему так долго ты владеешь мною?Туман. Дубы. Германские леса.Печально-желтая луна над ними.У женщины безмолвной волосаРаспущены… Но трудно вспомнить имя.Гудруна, ты ли это?.. О, не плачьНад трупом распростертого героя!Он крепко спит… И лишь его палачНигде на свете не найдет покоя.За доблесть поднялась его рука,Но не боится доблести измена,И вот лежит он… Эти облакаЛетят и рвутся, как морская пена.И лес, и море, и твоя любовь,И Рейн дымящийся, – все умирает,Но в памяти моей, Гудруна, вновьИх для чего-то время воскрешает.Как мглисто здесь, какая тишина,И двое нас… Не надо утешенья!Есть только ночь. Есть желтая луна,И только Славы и Добра крушенье.1921
«Там вождь непобедимый и жестокий…»
Там вождь непобедимый и жестокийОстановился огненной стеной…Стоит туман. Стоит звезда на востоке.О, Русь, Русь, – далеко она за горой.Ты на землю лег, сказал: «Надо молиться!Мой первый бой сегодня». И сквозь туманНе
поднялась над лесом черная птица,Под облака метнулся аэроплан.«Тише, тише! Вы видите, солнце село,Теперь уж скоро нам придут помочь.Милостив Бог!» И только река шумела,Да пашню и лес душила темная ночь.Когда ж стемнело совсем, совсем, и ангел,И ангел – мы видели! – нас закрыл рукой,Маккензен вдруг двинул с холма фалангиПрямо на лагерь, заснувший над рекой.Огонь, огонь! Я верно в сердце ранен,А ты вскочил на белого коняИ вдруг качнулся тихо… Ваня, Ваня,Ты видишь еще, ты слышишь еще меня?Боже мой, Боже, за что ты нас оставил,За что ты нас так страшно покарал?Не видно труб и крестов пустой Варшавы,Далеко до полуночи, далеко до утра,И уж рушится все… Лишь вокруг, по склонам и долам,По траве, по реке, по зеленым речным берегамПоднимаются к небу стоять перед райским престоломТени людей, отстоявших земным царям.1916
Росмерсгольм
Темнеют окна. Уголь почернел.Не в страсти жизнь, а в истинной свободе.По кабинету от стены к стенеЛунатики, ломая руки, бродят.Кипит неутолимый водопад,И мостик еле видный перекинут,Чтоб те, кто в доме стонут и горят,Упали в серебристую стремнину.Любовь, любовь… Слабеет голова,Все о политике бормочут люди,Все повторяют грубые слова,Что в этом доме радости не будет,А в этом доме будет тишина,Как над пустыми фьордами бывает,Когда огромным фонарем лунаПолярных птиц и море озаряет.1916
«Холодно. Низкие кручи…»
Холодно. Низкие кручиПолуокутал туман.Тянутся белые тучиИз-за безмолвных полян.Тихо. Пустая телегаИзредка продребезжит.Полное близкого снегаНебо недвижно висит.Господи! И умирая,Через полвека, едва льЭтого мертвого краяЯ позабуду печаль.1920
Вагнер
II
Туман, туман… Пастух поет усталоИсландский брег. И много лебедей.«Где ты теперь? Белей, корабль, белей!Придешь ли ты ко мне, как обещала?»Так, медленно, Надежда умирала,И тенью Верность реяла над ней,Еще цепляясь за гряды камней,И бархат горестный немого зала.Так, в медной буре потрясенных трубЕще о нежности звенели струны,И бред летел с похолодевших губ,И на скале, измученный и юный,Изнемогая от любви и ран,Невесту, как виденье, ждал Тристан.1918
«Проходит жизнь. И тишина пройдет…»
Я влюблен, я очарован.
Пушкин
Проходит жизнь. И тишина пройдет,И грусть, и по ночам тревога,Но, задыхаясь, нежность добредет,Без сил до смертного порога…Так он не вскрикнул и не поднял глаз,Веселого не молвил слова,Когда комета встала в первый разВ шелку багровом – Гончарова.Но рокот арф, ночь, и огни, и бал, —Все говорило: нет спасенья.И понял он, и мне он завещалТот блеск кровавый и мученье.
«Гуляй по безбрежной пустыне…»
Гуляй по безбрежной пустынеПод нежные трубы зари,Пей воздух соленый и синий,На синие волны смотри.Пусть остров и радуга снится,А если наскучили сны,Не девушка, нет – Царь-девицаПридет из хрустальной страны.Но это не жизнь. И когда жеНад бледно-неверной волнойТы парус опустишь и скажешь«Довольно. Пора и домой»?1916